Она вовсе не выражает никаких психологических состояний. Ни состояния уныния, ни состояния пессимизма, ни страха, а означает нечто другое и может быть понята только как элемент в цепочке философского рассуждения. А философское рассуждение не есть рассуждение о психологии людей, а есть рассуждение, выражаясь метафорически, о делах божественных. В нем нет дела до нашего уныния, до наших состояний подавленности. Поэтому, если вы встречаетесь с подобной фразой, то сразу можете сделать предположение, что она совсем о другом, хотя, к сожалению, часто, из-за неумения читать, такие фразы воспринимаются как признак декадентства, упадничества и пр. Повторяю, в философском контексте (и мы к этому еще вернемся) выражение «бесполезная страсть» означает нечто иное. А именно, что человек как таковой должен прежде всего мыслить, стремиться стать Богом. Которым он быть не может. То есть, я прошу обратить внимание на этот оборот: человек есть страсть (это, чтобы вы поняли теперь слово «страсть») есть страсть быть чем-то, а не что-то. То есть, человек не есть предмет, а есть направленность к какому-то состоянию. Такого предмета, как человек, в мире нет. Он есть бесполезная страсть, так как есть его стремление выйти из себя и стать Богом. Или можно сказать так: человек существует лишь в той мере, в какой он в себе преодолевает человека. Или, как сказал бы Ницше, для того, чтобы быть человеком, нужно стремиться к сверхчеловеческому. И тогда последствием стремления к сверхчеловеческому будет человеческое. Как в известной ситуации: хотите занять сто рублей, просите пятьсот. Этим примером лучше всего, видимо, можно пояснить странное желание философа иметь что-то с избытком, чтобы обрести или иметь минимум.
Кстати, отсюда, в виду сложности понимания философского языка, появляется и фигура «белокурой бестии». Знакомое вам, видимо, словосочетание. Я опять имею в виду Ницше и его идею сверхчеловека или в просторечии «белокурой бестии» со всеми сопутствующими этому выражению обвинениями Ницше в расизме и прочих немыслимых грехах, о которых скучно говорить; вы сами, очевидно, легко можете заполнить этот словесный ряд. У Ницше этого нет. Он говорил на философском языке. Он не имел в виду какую-то расу, а тем более немцев. Он презирал, ненавидел их и был далек от мысли восхвалять их настолько, что выдавал даже себя за потомка польских князей, лишь бы не быть немцем. Это фигура речи философская. И означает она лишь то, о чем я только что говорил. Сверхчеловеческое. Это главное в человеке. Человеком можно быть лишь преодолевая в себе человеческое, «слишком человеческое». Опять цитирую Ницше. Словосочетание «человеческое, слишком человеческое» это классическое, или вернее, ставшее классическим, выражение Ницше.
Итак, что я сказал? Я пытался пояснить вам специфику философского языка и одновременно необходимость с ним осторожно обращаться. Повторяю: «Человек есть бесполезная страсть» или «сверхчеловек», если мы поймем эти слова в ряду слов обыденного языка, то ничего не поймем. Это не значит, что должна придти раса «сверхлюдей». Это философский воляпюк. Жаргон, если хотите, но без него нельзя мысли некоторые выразить. Поэтому приходится жаргон изобретать. Это свойство, кстати, всякого жаргона, как студенты, вы ведь тоже способны,
наверно, так разговаривать между собой по-русски, что я ничего не пойму, поскольку это жаргон вашего поколения, а у моего поколения был свой жаргон. И в нем есть необходимость. Есть какие-то вещи, которые можно высказать только на этом языке. А есть вещи, которые можно выразить только на философском языке.
Далее, поясняя характер философского языка, требующего особой осторожности, я указал на феномен личности. Я обратил ваше внимание на то, что человек есть такой предмет в мире, который отличается от всех других предметов в нем. Мы ведь не считаем себя людьми только потому, что v нас два глаза, нос, две руки или две ноги. Мы знаем, что две ноги, два глаза, нос и т. д. это животное. А человек это что-то особенное. Значит, уже на уровне языка мы имеем в виду что-то особенное. И тогда, как философ, я говорю: это специфический феномен в мире. То есть, то, что само по себе, натуральным образом не существует и не рождается. Рождается существо о двух ногах, двух руках, глазах и т. д. Но не это мы называем человеком. Философы и религиозные мыслители часто находили для этого возвышенный язык. Они называли это очень красиво. О человеческом в нас они говорили: «второе рождение». Или Платон называл это «второе плавание». Первое плавание: человек родился и вырос. Он растет, потом стареет, его сопровождают какие-то события, он плавает в море жизненных обстоятельств. А есть «второе плавание», «второе рождение», представляющее собой особый акт. Акт собирания своей жизни в целое, организации своего сознания в целое, в том смысле, как это слово применяется к художественному произведению, как к некоему органическому единству, которое не само по себе складывается. Поэтому не случайно, кстати, всегда, а в XX веке особенно, в истории культуры фигурирует идея жизни, как художественного произведения. Ее содержание шире, чем я сейчас сказал. Но само наличие ее в нашем языке говорит об особом характере человеческого феномена.