Но зачем вам колодец? удивился Взлетающий Орел. У вас же есть ручей.
Он махнул рукой в сторону журчащей между деревьями извилистой водной полоски.
Нужно же мне было чем-то заняться, неохотно ответил мистер Виргилий Джонс. Мысль, конечно, не самая лучшая.
Ваши желания мне непонятны, сказал мистер Джонс Взлетающему Орлу. Вы хотите стать старше, умереть это грустно слышать. Откуда у вас, такого молодого телом и, вероятно, душой, такие мысли?
Отвечая, Взлетающий Орел удивился горечи, которую расслышал в собственных словах:
Я хочу вернуться к людям.
По лицу мистера Джонса быстро скользнула тень: сначала потрясение, потом на смену пришло что-то другое желание извиниться? Этот человек слишком часто извиняется, подумал Взлетающий Орел.
Любопытно, проговорил мистер Виргилий Джонс, смерть вам представляется силой очеловечивающей.
Настроение у растерянного Взлетающего Орла вконец испортилось он все глубже погружался в трясину неразрешимости, и выхода пока видно не было. Мистер Джонс, очевидно, чувствовал себя не лучше. Поднявшись с травы, на которой они сидели, он отряхнул брюки, поправил шляпу и попробовал вернуть гостю присутствие духа.
Остров Каф, заметил он, часто представляется мне великим лингамом , находящимся посреди йони Моря. Увидев, что Взлетающий Орел смотрит на него непонимающе, Джонс пояснил: Это санскритские термины, мой дорогой Орел. Не слишком приятная вещь. Я знаю, у меня мрачноватый юмор.
Снова посерьезнев, он продолжил:
Почему я придаю этому несчастному месту такой откровенно
фаллический смысл, сказать с точностью не могу. Дело в том, что нас, живущих на острове, объединяет сущая безделица. Это
Мистер Джонс замолчал.
Что же? настойчиво спросил его Взлетающий Орел.
Но вы и без меня, должно быть, знаете это, голубчик, ответил Виргилий Джонс, делаясь необыкновенно серьезным. Я говорю о бесплодии. Мы стерильны. Стерильны. Вот на чем я сломался. Печальный, если не сказать трагический побочный эффект Напитка Жизни. Среди этих забытых Богом скал вы, голубчик, не услышите детского смеха. Мы все бесплодны, каждая грешная душа.
Включая и вас. Настало время горечи звучать в голосе мистера Виргилия Джонса. Взлетающий Орел встал, повернулся и зашагал к хижине. Виргилий Джонс снова опустился на траву и еще долго в задумчивости сидел так, выбирая у своих ног мелкие веточки и ломая их между пальцами.
Глава 14
В нормальных обстоятельствах Взлетающий Орел наверняка питал бы к миссис О\'Тулл, несчастной женщине-калеке, инстинктивное сочувствие. Он сам, в свое время признанный уродом, немало натерпелся из-за безжалостных шпилек, подпущенных на его счет собратьями; таким образом, у них было много общего. Но взаимная симпатия не возникло, и теперь Взлетающий Орел понял, почему. Если, по словам Виргилия Джонса, на гору Каф невозможно было (или не следовало) подниматься без опытного проводника, то без слов было ясно, кто мог стать таким проводником. Взлетающему Орлу не терпелось продолжить поиски, и он снова и снова пытался придумать способ убедить мистера Джонса отправиться вместе с ним. Не удивительно, что Долорес невзлюбила его; вежливая и радушная хозяйка вначале, она стала совершенно нетерпимой к Взлетающему Орлу.
Может быть стоит предложить и ей пойти с ними? Возможно, это самое правильное решение, сказал себе он. Отказавшись от этого предложения, миссис О\'Тулл лишится морального права ненавидеть его. Они перестанут быть врагами. Выход был вроде бы найден, но легче от этого не стало.
Глава 15
О, какая это замечательная вещь, старинная отличный крепкий сундук, огромный, пусть старый и затянутый паутиной, но такой покойный, замки давным-давно сломаны, крышка забыла как открываться, а внутри хранится вся ее жизнь. О, это чудесный сундук, он так надежно хранил ее воспоминания все эти годы. Открыть его, погрузиться в прошлое с головой и вокруг вновь былые радости и горести, все по-прежнему, ничего не изменилось. Перст движется и оставляет после себя письмена, оставляет письмена, и все движется, движется. Всем твоим слезам не смыть начертанное им. Ни всем твоим слезам, ни призраку орла. Да, да, да, это так, все замерло, застыло в вязкости лет, как застыло ее бессмертное тело, теперь такое же бессмертное, как и душа, каждый новый день оно встречает прежним, не молодеет, но и не делается старше, неизменное, вечное. Сегодня это то, что завтра станет прошлым, все неподвижное, незыблемое словно этот сундук, который и рассказал ей обо всем этом. Вот тяжелая крышка со скрипом открывается, время зияет перед ней узкой длинной щелью. Вот они, свечи, преданные слуги Господни, невидимое бессмертие только-господь-наш-мудр, на свету недосягаемый сокрой-от-глаз-наших. Тот, кто несет с собой перемены, да не ступит ногой около меня. Нет, нет, они не посмеют забрать это у меня. О, свечи мои, как могла я так забыться, почему забросила вас, мои стройные чистые свечечки? Посмотрите, вот фотографии, они желты как прах, они уже наполовину покоробились, прах к праху, горстью в могилу великой королевы. Могильщик Виргилий, имя для поэта, жаль, здесь нет камеры, а то сфотографировать бы его и оставить здесь, зачаровать его желтеть и коробиться, навеки и навсегда. Ее глаза лучше всяких фотографических камер стоит только закрыть их и вот он, стоит перед нею, ни желтизны, ни коробления, тепло его тела, которое она познала вчерашней ночью, мягкие складки укрывают ее, берегут от опасностей и гонят время прочь, под этими складками все неизменно, все как было. Вот, вот фотографии. Бедная малышка, сказала тетя Энни, у нее горб. Горб, горбик, как у верблюжки. Она La belle dame aux camelious. О, милости Господни. Милосердные небеса, неизменные во веки веков, вот она, вот форменное платьице, маленькая монашка, девочка-монахиня, скажи семь раз авемария, и он навсегда останется с тобой. Вот оно, прошлое. Положи его в свой сундук, драгоценного своего поэта-могильщика, положи, пусть лежит здесь всегда прежний, положи его в сундук и сохрани, удобно сложенного в несколько раз, переложенного, такого же, как прежде и всегда, да пребудет мир вовеки, аминь. Благослови меня иисусе, благослови и его в своей молитве,