«Купчик» тем временем смеется и дружески обнимает «клетчатого». Помирились, пока Александринька в мечтаниях в Италию направлялась.
Как успехи в хлопотах, Александр Николаевич? обращается к московскому «купчику» «клетчатый».
В Морском министерстве затишье. Никак не решится с экспедицией. Великий князь литераторов по морям-окиянам российским отправить хочет. Не иначе как ваше, Иван Александрович, плавание на фрегате «Паллада» его сподвигло. Тургенев с Писемским за то хлопочут
Но застопорилось, с дальнего края стола отзываются «бакенбарды».
Вот сижу, жду, продолжает «купчик». Надо хлопотать еще о «Банкроте», может, гнев ценсуры смилостивился, и сейчас самое время дозволить.
Это уж точно к Ивану Александровичу. Он у нас вступает в ценсорский чин, говорят «бакенбарды», и в комнате становится тихо, словно никто и не знает, что ответить. Только часы в полной тишине ухают бом-бом, да далеко на улице пушка палит бух-бух.
Полноте, Иван Александрович! после всех этих уханий прерывает общее молчание «купчик». Натерпелись мы все от ценсуры! Что могло руководить вами, когда вы решились взять это место? Уж явно не выгода?
Место старшего ценсора с тремя тысячами рублей жалованья и с десятью тысячами хлопот хороша выгода! Да и не решено еще окончательно. Днями кряхтя, выговаривает «рояль в чехле». И совсем тихо, слов не разобрать, добавляет: Признаться, я не ожидал столь настороженной реакции на мое назначение даже со стороны ближайших друзей и коллег по литературному делу.
Друзья считают, что ваше дело, Иван Александрович, не ценсурировать, а писать. Dendy все ходит из угла в угол.
Видно, и впрямь людям при рождении назначены роли, уныло соглашается «чехол». Мне вот хлеба не надо, лишь бы писать. Когда сижу в своей комнате за пером, так только тогда мне и хорошо. Это, впрочем, не относится ни к деловым бумагам, ни к стихам, первых не люблю, вторых не умею. Однако вот становлюсь ценсором, вынужденным производить чиновничьи бумаги. Во мне были идеи, что на этом месте я могу принести много пользы русской словесности, пробуя поворачивать русскую ценсуру в либеральное русло.
«Чехол» скрипит своими аккуратненькими ботинками. Его штиблеты стоят меж собой так ровненько, будто ноги в них и не человеку дадены, а неведомо какому истукану. Даром что живой.
А что с вашим «Банкротом», Александр Николаевич?
Я намереваюсь хлопотать в ценсурном управлении, но гляди как и хлопотать не придется. Будто бы чтение «Банкрота» возможно у самого великого князя Константина Николаевича.
Ежели великий князь примет участие, считайте, дело слажено. Ботинки «чехла» скрипят еще раз. Осенью я имел счастие получить из Николаева записку, в которой его высочество в приятных выражениях благодарил меня за «прекрасные статьи о Японии», как он изволил выразиться, и просил украшать «Морской сборник» новыми трудами.
«Морской сборник»? Лаковые ботинки «клетчатого» снова подпрыгивают под столом. Александринька на всякий случай отодвигается в сторону мирно стоящих ботиков «бакенбард», да ноги «клетчатого» уже исчезают из-под стола, и на пару с ногами Балету начинают шагать по комнате.
Почему же, Иван Александрович, «Морской сборник», а не «Современник»?!
«Чехол», он же Иван Александрович, не отвечает.
Вас вчера не было на генеральном обеде у Некрасова. Там предложен проект соглашения, по которому мы, авторы, обязуемся в течение нескольких лет размещать все свои новые произведения только в «Современнике»! Граф Толстой, Иван Сергеевич и ваш покорный слуга уже изъявили желание. Только наш первый российский критик пока раздумывает. Не так ли, Александр Васильевич?
Скажу честно, господа, отвечает голос Dendy, оказавшегося кретином. Или как там его назвал «клетчатый», Александринька не понимает, критик, кретик, кретин? Матушка говорила, что кретины это юродивые горных стран Европы, они малоумны, но называть так человека разумного оскорбительно. А серьезные господа вдруг так обижают один другого. Но Dendy, похоже, совсем не обиделся. Я не вполне одобряю весь этот замысел. Но, господа! Охота вам рассуждать о таких скучных предметах, гораздо лучше поговорить о доньях.
К тому времени Александринька мимо ног «бакенбард» аккуратненько пробирается к другому краю стола и, выглянув из-под скатерти, замечает приоткрытую дверь вpavilion. В последовавшем шуме ее нырок за следующую портьеру никто и не замечает господа разом начинают говорить о «доньях».
В pavilion все иначе, нежели в привычной гостиной. Свободное пространство с большими во всю стену окнами безо всяких занавесей. Сосед их Сергей Львович скрыт за пологом громоздкого, стоящего на трех ногах ящика. Напротив него в кресле тот самый офицер, что давеча вышел из гостиной.
Я, кажется, сильно на примете у синих. За свои статьи. Но сладеньким уже быть не могу, порывисто говорит офицер.
Александринька живо представляет себе картину идет по Невскому офицер, а за ним большие синие кляксы. Смешно так, что она хихикает. Сосед Сергей Львович выглядывает из-за своего ящика.
Заметил! Сейчас кликнет своего Пафнутия и велит вести домой, и никакого тебе побега!