Утром вышли в том же составе. Несколько часов спустя мы с Кавуненко оторвались от второй связки и намного ушли вперед. На 6600 решили подождать Пискулова и Воронова. Пискулов вскоре пришел. А Саши Воронова нет и нет Через некоторое время он появился, еле волоча ноги Я спросил его молча глазами. Он кивнул головой
Тогда мы раскидали Сашины вещи по своим рюкзакам, повернулись и пошли обратно к нашей пещере на 6200.
Наверху болезням вольготно Высота их стихия. Странно: здесь путь человека лучше всего измеряется временем, а течение болезни пространством. Между легким першением в горле на старте и удушьем на финише интервал, который правильней мерить рулеткой. Чем больше метров над уровнем моря, тем скоротечней болезни. Каждый метр умножает их силу. Насморк на восьмой тысяче может оказаться смертельным. И пока мы карабкаемся, набирая свои сантиметры, болезни бегут семимильными шагами
На биваке 6200 была у нас удачная встреча с пика Правды спускалась группа. Мы попросили этих ребят помочь Воронову дойти до базового лагеря, а сами на другой день с утра пораньше тронулись в обратный путь. Мы оставляли Сашу угрюмым и мрачным. Я ему сочувствовал Смешно я сочувствовал ему! Теперь я понимаю, что это он бы мог нам сочувствовать. Так я думаю теперь. А тогда Тогда, огорчаясь за Сашу, я радовался, что это случилось не со мной. «Тогда» было десять часов назад. Десять часов назад меня раздражали те, кто не понимал моей страсти. Теперь наоборот все. Что осталось от вчерашнего Шатаева? Желания, чувства, вкусы, характер те, что были десять часов назад? Ничего, кроме сухой, не связанной с эмоциями памяти фактов
Ты как? слышу я над собой хриплый, деланно-веселый голос Кавуненко.
Выползать бы надо. Хватайся за чуб и тяни себя, как Мюнхгаузен. Он человек правдивый Только правда его не для каждого. У тебя получится Мы с тобой не первый год в одной связке
Я молчу. Меня злит фальшь бодрячка. Смешит эта придуманная жизнь, игра в романтику, вера в ложные идеалы борьбы, мечту, цели. Игра?! Игра С серьезной миной на лице С головоломными умозрительными теориями оправдания
Кавуненко уходит. И вместе с Пискуловым выгребает снег из углубления, которое они отрыли для ночевки. Работают молча не слышно ни слова. Зато слышно дыхание Двигаются они медленно и после каждых двух-трех лопат отдыхают.
Теперь ко мне подошел Пискулов.
Можешь?
Я сперва промолчал, потом спросил:
А ты?
Он не ответил. Я приподнимаюсь на локтях и, глядя ему в глаза, спрашиваю:
Объясни, для чего? Смысл?! Чтобы в карточку записали «пик Коммунизма»? Объяснишь встану На четвереньках буду карабкаться, пока ноги не протяну
Чего объяснять? Нынче утром спроси тебя так, ты бы сказал это, мол, философия старости! С такой нельзя жить можно только доживать
То утром, а то теперь от того Шатаева духу не осталось!
Чушь! Это опять Кавуненко. Он подошел и не сел, а буквально упал на «пятую точку». Пусть полежит еще минут пятнадцать. Не сможет, пойдем вниз Только учти: это не ты, а гипоксия в тебе говорит Ты ведь по медицине спец. Небось в лагере новичкам говорил: горная болезнь, дескать, сопровождается апатией, потерей аппетита Мол, не только к еде, но и к жизни Пошли, Юра, обратился он к Пискулову. Пусть полежит еще. Он выскочит я его знаю.
«Философия старости Доживать, а не жить» умозрение чудаков. Но в одном они правы вчера я действительно сказал бы что-то похожее Это я помню Так когда же я болен вчера или сегодня? Стоит человеку трезво заговорить, как чудаки эти тут же приписывают все болезни
У меня ничего не болит. Я только чувствую немощь, похожую на ту, что во сне не дает человеку
двигаться убегать, догонять, защищать и защищаться Чувствую какую-то меланхолическую и приятную жалость к себе. И еще: странное ощущение вялого, ленивого движения крови
Я и без Кавуненко знаю, что это гипоксия. Но только смутной, точно чужой логикой, без малейшей внутренней веры понимаю связь между болезнью и образом мысли Я подумал, что живем по русской поговорке верим до конца только в то, что можно пощупать, А здоровье лежит у подножия. Ибо горная болезнь убывает с каждым метром вниз так же, как и нарастает с высотой. Только не все ли равно?
Володя и Юра копошатся в пещере. По очереди они выползают из нее, волоча за собой штормовку, груженную снегом. Ко мне они не подходят неужели так долго длятся пятнадцать минут? Каждый раз я с опаской смотрю на выход появятся вместе, значит, ко мне Я должен ответить им: вверх или вниз. А мне не хочется ни туда, ни сюда. Только лежать неподвижно, спокойно
Прав тот, кто видит счастье в покое Если б не эти двое! Почему всегда получается так, что мы не можем быть счастливы до конца? Что-то всегда омрачает Кто-то всегда омрачает. Нет кого-то, чего-то есть пугающие перспективы. Или возможность пугающих перспектив Словно меда без дегтя и быть не может в природе
Сейчас я должен сказать: вверх или вниз одно из двух. Третье желанно, как счастье, и близко, как локоть Но третьего не надо Сами обессиленные, измотанные, они не дадут мне покоя. Разве они поверят, что для меня хорошо то, что считается плохо? Они скажут это философия старости