Под деревом развесистым,Задумчив, бур сидел
А?.. Да так, знаете, привезли из России песенку. Всех-то слов я не запомнил, от коллег мельком слышал. «Трансваль, Трансваль, страна моя!..» Вот поди ж ты такие слова, а рождены где? В России! Примечательно?
Елена Петровна, возле палатки протиравшая хирургический инструмент, откликнулась негромко:
Отзывчивое у России сердце. До всех народов нашему дело есть.
Каамо напряженно вслушивался в разговор.
Кстати, о народах, с улыбкой повернулся к Петру Давыдов. Давно хотел я поинтересоваться: те зулусы, которые у нас с Еленой Петровной на излечении были, куда вы их подевали?
Чака и Мбулу?
Вот-вот.
Они ушли от нас. Отправились в свои леса.
Кому же они теперь, интересно, служат? Англичанам, бурам?
Вероятнее всего, своему народу.
Нелегко это в здешней бойне служить своему негритянскому народу.
Нелегко Ну, хорошо. Петр чуть прихмурился; пора было перейти и к делу. На случай нужды достаточно у вас фургонов и быков?
Вполне, Петр Никитич.
Смотрите, а то я свой обоз отправляю в тыл Отходить вам на Рейтон, к железной дороге. К той. Он махнул на восток. Это миль двадцать пять отсюда. Пришлю посыльного сразу же снимайтесь. Он и проводником вам будет.
Уже заранее настраиваетесь этак?
Петр было усмехнулся, потом сказал очень серьезно:
Без этих фокусов, Иван Николаевич, без самовольничанья. Ну, счастливо вам! Двинулись, Каамо. Он легко вскочил в потертое, лоснящееся седло.
2
Противник начал накатываться с южных склонов Витватерсранда, нацеливаясь на Преторию, еще 4 июня. Передовые брандвахты ковалевского коммандо обстреляли его и отошли, стальных гостинцев наступавшим добавили артиллеристы, и англичане замерли, надумав, видно, отдышаться перед решительным броском на столицу трансваальцев.
На рассвете 5-го Петр был уже на ногах. Свою палатку на эту ночь он ставить не разрешил и спал с товарищами на позиции, привычно завернувшись в карос. К утру, правда, он продрог, и баклага горячего кофе, которую раздобыл где-то Каамо, пришлась очень кстати.
Лишь отогревшись полудюжиной добрых глотков, он с подозрением глянул в довольную физиономию дружка:
Ка, а где ты это раздобыл?
Там, в нашем лагере.
Петр чуть не подскочил:
Они все еще там? Антонис! Мемлинг! Скачи к обозу и самыми последними словами обругай своего любезного дядюшку. Ведь мы же с ним договорились, чтобы к утру не оставалось ни одного фургона!
Ну да! Антонис поручением был явно недоволен.
Питер, ты что, не знаешь Мемлинги, они все такие, добродушно съязвил кто-то из буров.
Какие такие? заворчал Антонис. Мемлинги всегда держат слово. Раз дядюшка обещал, я уверен, фургонов там уже нет. Каамо, ты чего-то врешь.
Я не вру, и вы не врете. Когда я уезжал оттуда, они все уже собрались в путь.
Снизу на высотку поднимался Дмитрий Бороздин. Он слышал перебранку и, подходя, успокоил спорящих:
Лагерь снялся. Я проводил их.
«Их»! подхватил остряк Ланге. Он проводил «их». Вы слышали? Я думал, у него одна жена, а он Сколько же «их» у тебя, Дик?
Одна жена и двенадцать быков, не очень уклюже поддержал Дмитрий шутейный разговор.
На лицах появились улыбки. Люди придвигались поближе. Сейчас этот Ланге отмочит какую-нибудь штучку, его хоть не корми дай побалагурить да поскалить зубы. Что ж, война любит шутку. Нельзя жить только с насупленными бровями, от этого бывает несварение желудка.
Эге, сказал Ланге, тут стоит разобраться поподробнее. Он явно завлекал слушателей, готовя им какой-то сюрприз.
Ну, берегись, Дик, вздохнул Антонис Мемлинг. Я всегда говорил: на шуточки Ланге лучше не отвечать. Вот ты ввязался и теперь выкручивайся.
Один верзила уже переживает за второго, подмигнул балагур слушателям.
В это время раздался свист: сторожевые посты предупреждали об опасности.
Коммандант, они сейчас начнут! тревожно крикнул из-за камня на высотке молодой Брюгель.
Буры вскочили. Команду «по местам» подавать было не нужно. Недаром говорится: в бою каждый бур себе офицер.
Петр выбежал на высотку как раз в тот момент, когда раздались первые английские залпы. Стреляли, как и нужно было ожидать, из-за ближней гряды невысоких пологих холмов; там, видимо, скопилась
и пехота. Снаряды падали беспорядочно и неточно. Буры не отвечали. Раздалось лишь два-три одиночных выстрела: видно, кому-то на глаза попался английский арткорректировщик.
Это был еще не бой только неуверенно разыгрываемая увертюра к нему, но уже возникало где-то внутри, подсознательно, не подчиненное существу Петра, а всецело подчиняющее себе его самого особое чувство боя. Оно было одновременно и жарким, и холодным, оно, казалось, концентрировало всего Петра в некий маленький, туго сжатый сгусток энергии и в то же время как бы множило его, делая стоглазым и стоухим. Петр за месяцы войны уже привык к этому чувству и уверовал в него, зная, что оно-то не подведет.
Нервное его напряжение накалялось, это было хорошее, мобилизующее, именно боевое напряжение. Сегодня, однако, что-то беспокойное, тоскливо-тревожное, мешающее ему поселилось внутри, только он не мог, да и не пытался разобраться в том, что это такое и откуда.