тянулась именно к Дмитрию.
Чтобы не мешать им, Петр нередко отправлялся в вельд один. Впрочем, его всегда сопровождал Каамо. Парень был удивительно быстр и вынослив в беге. Вначале Петр сердился и гнал Каамо домой, но тот лишь улыбался и все так же легко и стремительно бежал рядом с лошадью. Петр предлагал ему место в седле Каамо отказывался и от этого. Мчаться по вельду подобно стреле, спущенной с тугой тетивы, это был его природный дар, он приносил ему наслаждение.
Особенно они любили резвиться в истоках Крокодиловой реки: там было много зверья и птицы. С этих прогулок, если можно назвать прогулками лихую скачку по диким просторам, Петр возвращался с богатой добычей. Его рука и глаз уже не знали промаха в стрельбе, и дичь не сходила с их стола.
Готовил Каамо. Он прижился и стал как бы членом их небольшой мужской семьи. Парень оказался веселым и сообразительным. Лишь долго не мог он заставить себя называть Петра и Дмитрия по именам. Баас хозяин обращался он к ним. Но потом привык и к именам.
Петр учил его языку и грамоте, приемам ружейной стрельбы. Каамо учил его понимать жизнь вельда, повадки животных и птиц, особенности африканских растений. Однажды он притащил к обеду полную корзину маленьких, похожих на огурцы ярко-красных плодов.
Конгве, пояснил Каамо, можно есть, вкусно.
Это были «кафрские арбузы», сочные и сладкие.
В другой раз дело чуть не кончилось скандалом.
Придя с работы, парни, как всегда, уселись за стол, Каамо потчевал их с затаенной довольной улыбкой: он приготовил друзьям сюрприз. На тарелках появилось какое-то густое, коричневатого цвета месиво.
Что за каша? поинтересовался Дмитрий.
Ешь, Дик, ешь. Хвалить будешь. Все бечуаны едят. Все черные едят. Вкусно.
Оно и верно оказалось вполне съедобным, это вязкое и жирное сладковатое месиво с каким-то странным запахом и привкусом.
Что же это все-таки? не вытерпел и Петр.
Ешь, Питер, ешь, повторял Каамо. Когда тарелка пустая будет, я будет рассказать.
Ох и взбеленился Дмитрий, когда узнал, что он ел! Оказывается, Каамо подал им высушенную на огне, истолченную и смешанную с медом саранчу.
Дмитрий вытаращил глаза, нижняя губа у него отвисла. Довольный эффектом, Каамо хохотал и приплясывал, весело хлопая себя по ляжкам. Дмитрий схватил тарелку и запустил в парня. Тот увернулся и выскочил из комнаты. Дмитрий кинулся вслед, но Петр успел ухватить его.
Стоп, Митя!.. А что случилось?
Да как что? Да я ему сейчас
Спасибо скажешь?
Пошел ты к черту! Однако Дмитрий сел. Посидел, боязливо ощупал живот, покрутил головой, усмехнулся: Вот ведь оказия!..
Потом они всякий раз смеялись, вспоминая этот казус. У Каамо не было друзей, кроме Петра и Дмитрия. Правда, он привязался и к Марте, той молоденькой мулатке, которая стирала им. Каамо всегда старался услужить ей, помогал таскать узлы с бельем и воду.
Марта была наполовину француженка, наполовину бечуанка. Кровь белого отца, что ли, сделала ее смелой и разговорчивой. Местные парни побаивались не только ее языка, но и кулаков. Марта носила яркие, цветастые юбки и замысловато вышитые кофточки. Она любила звонкие песни, и еще задолго до ее появления на пороге дома все узнавали, что она идет к ним. Каамо начинал улыбаться, и Петр улыбался, а Дмитрий, если у них гостила Изабелла, улыбаться не решался: хозяйская дочь не очень-то признавала «эти шашни с цветными».
Входя, Марта здоровалась весело и громко, а перед Изабеллой делала почтительный книксен.
Ну, мои большие ребенки, говорила она, давайте ваши грязные штанишки и рубашки.
Садись, Марта, выпей кофе, приглашал обычно Петр.
О нет, спасибо, масса Питер! Марта недостойна такой чести, смиренно отвечала мулатка, а сама, глазами указывая в сторону Изабеллы, делала такую уморительную рожу, что Петр и Каамо прыскали.
Это повторялось почти каждый раз. Потом Каамо забирал узел с бельем и говорил:
Я немножко помогу Марте. Скоро ждать меня не надо. Я буду шляться.
Последнюю фразу он произносил по-русски. Ему очень нравилось словечко «шляться».
А вообще-то Каамо был домосед. Когда Петр и Дмитрий уходили на рудник, он возился по хозяйству наводил порядок в доме, готовил пищу, кормил и чистил лошадей, выделывал шкуры добытых Петром антилоп. Иногда он развлекался тем, что примерял на себя одежду друзей; он очень любил наряжаться. Но порой пареньку становилось плохо, тоскливо, он целыми часами лежал на траве, уставясь в небо, или шел на речку и, забравшись в прибрежные заросли, сидел там и напевал что-то томительное, щемяще-грустное. Иногда он уходил в поселок, где жили негры, рудничные рабочие,
и, робкий, молчаливый, стоял возле какой-нибудь хижины, прислушиваясь к разговору старших.
Как-то раз, вернувшись из поселка, он сумрачно притулился в уголке на кухне, молчал, потом сказал сердито и пылко:
Негры глупые люди!
Это почему же, Каамо? спросил Петр из комнаты.
Глупые! упрямо и жестко повторил парень.
Что-то творилось с ним. Петр заглянул на кухню:
Ты о чем, Каамо?
Тот повел на Петра глазами, блеснули на коричневом лице белки.
Питер, ты бил Якоба Мора?