С едой в руках он шагнул из таверны. Чернокожий отшатнулся от него, а глаза впились в еду. Он даже, показалось Петру, клацнул зубами.
Держи!
Руки у паренька дрожали.
Держи, говорю.
Он выхватил мясо и хлеб, отпрянул и тотчас начал жадно есть. Похоже, во рту у него не было ничего уже несколько дней. Петр набил трубку, закурил много ли прошло времени? все было съедено.
Ого! сказал Петр и шагнул обратно, в таверну купить еще что-нибудь. Он выгреб из кармана последнее серебро.
Вторую порцию паренек уничтожил так же быстро. Он не сказал еще ни слова.
Ну, как теперь, получше? Петр весело похлопал себя по животу.
Юноша в ответ лишь боязливо улыбнулся. Петр про себя прикинул что-то, сказал:
Хочешь мне помочь?
О, добрый господин!.. Сложив ладони у груди, паренек поднял голову. Толстые губы его дрожали.
Ладно, идем со мной. Петр двинулся к книжной лавке.
Парнишка-негр покорно поплелся сзади, но Ковалев велел пойти рядом. Ему было жаль этого тощего бродяжку с большими печальными глазами.
Как зовут тебя?
Каамо.
Где ты живешь?
Каамо беспомощно оглянулся и развел руками. «Везде
и нигде», так можно было его понять.
А где твои? Где отец, мать?
Паренек опустил голову и медленно помотал ею.
Ты хоть умеешь разговаривать?
Плохо мало
Петр вдруг остановился и принялся вновь рассматривать своего чернокожего спутника. «А что! подумал он. Обучим его щи варить, хлеб печь и заживем этакой троицей»
Каамо не понимал, с чего так заинтересованно рассматривает его этот молодой добрый бородач. Не понимал, а улыбнулся. Губы сами расползлись
АФРИКА ТОЛЬКО НАЧИНАЕТСЯ
Отшумели проливные осенние дожди, отошли морозные ночи зимы, вновь грянула весна пришел октябрь 1894 года, и опять буйная зелень покрыла трансваальский вельд.
Время, как известно, имеет свойство «притирать» людей друг к другу, к месту их обитания, к среде и обстоятельствам. Петр и Дмитрий «притерлись» на руднике, стали своими, а рудник стал «своим» для них. Даже небо с незнакомым, совсем иным, нежели в России, звездным узором сделалось привычным. Жизнь устоялась, текла ровно, по уже проторенному руслу.
В такой жизни наклонности человека явственней лезут наружу. Уже целую стену в одной из комнат занимали книжные полки.
В тот раз, когда Петр почти все деньги вбухал в книги и оружие, Дмитрий разозлился.
Ты чо это, Петро, библиотеку-читальню задумал здесь открыть? На ней ведь не заработаешь. Так, знаешь, дело не пойдет.
Дурья твоя голова! Не для заработка книги для удовольствия, для знаний.
Много мне с твоих книжек удовольствия! На кой ляд робить, если все деньги на такие пустяки сорить! Нам подкопить надобно, чтоб не с пустыми руками домой ворочаться, а ты Он даже слов не находил от возмущения.
Это была, пожалуй, их первая ссора на африканской земле.
Ладно, хмуро сказал Петр, успокойся. Что твое потратил верну. И впредь только на свои буду покупать.
На том и порешили. Оттаяв, Дмитрий даже соорудил другу полки. Он лишь крякал да укоризненно покачивал головой, когда Петр приносил домой пачки книг и принимался любовно расставлять их по стеллажам.
Книгочий, усмехался Дмитрий. Тебе не по рудничному делу ударять по науке. Может, в профессора бы вышел? Как тот наш знакомый.
Может, без улыбки соглашался Петр. Только наукой-то, брат, с малых лет владеть надо. А мы с тобой бородами уже обзавелись.
Но что верно, то верно чтение стало для него постоянной, неодолимой потребностью. Господин Деккер, книготорговец, на чью лавку когда-то набрел Петр, не чаял в нем души: покупатель этот регулярно оставлял в лавке чуть не половину своего жалованья. Деккер уже знал его историю и старался добывать, кроме прочих, и книги на русском языке.
Чем шире горизонты познания, тем больше человеку хочется узнать. Выработать какую-то систему в чтении Петру не удавалось: сам не умел, а подсказать было некому. Он проглатывал чтиво жадно и безразборно, набрасываясь на все, что попадало под руку. То были романы и описания путешествий, книги по горному делу и экономике, раздумья историков и хвастливые описания приключений разнокалиберных авантюристов. Но все больше влекла Петра та полка, в начале которой лепилась сбоку книжица, подаренная Петерсоном. На этой полке тоже еще не было системы и вперемежку стояли Шопенгауэр и Маркс, Прудон и Кампанелла, Рикардо и Бакунин авторы, которые, каждый по-своему, растолковывал жизнь и пытался заглянуть в будущее. В сочинениях этих было много непонятного. Чамберс уже не мог помочь Петру, но это не пугало рьяного книгочия, только подзуживало его и приносило Деккеру новые доходы.
Не с кем было посоветоваться; изредка Петр писал Петерсону, тот отвечал, рекомендовал прочесть то или иное, а однажды прислал два пухлых тома того же Карла Маркса «Капитал». Петр влезал в них постепенно, не наскоком, и мир, казавшийся хаотичным и непонятным, превращался в строгую систему обязательных, отрегулированных историей взаимоотношений классов. Поступки людей и вещи приобретали свой новый, исполненный глубокого значения смысл
Появилось у Петра и еще одно увлечение верховая езда. Они с Дмитрием купили-таки лошадей, и кони не застаивались в конюшне. Нередко отправлялись верхами втроем с Изабеллой. Как почти все бурские девушки, она была хорошей наездницей, не требовала особой опеки, с ней было просто и весело. Все теснее становилась их дружба. Правда, в отношениях с Петром, оставаясь приветливой и добросердечной, Белла не могла переступить ту грань, за которой начинается легкая, ничем не сковывающая свободы отношений непосредственность. К Дмитрию же она не выказывала ни особого уважения, ни почтения, часто подсмеивалась над ним и все же, дурачась,