Я очутился в пустыне впервые в жизни. И что больше всего меня поразило это то, что она оказалась именно такой, какой представлялась с детства, по картинкам учебника географии. Все было: шевелящиеся волны песка до горизонта; непрестанно змеящиеся под ветром муаровые разводы на барханах; всего два и как будто ножом друг от друга отрезанных цвета: синий, как синька, неба, и такой же сплошной изжелта-серый земли.
Только не так пустынна оказалась пустыня, как на картинках моего учебника. То заяц улепетывал от нас вдоль гребня песчаной волны по теневой ее стороне, хотя и странный заяц желтый, но тем не менее взаправдашный; то мышь-песчанка кидалась со всех своих крохотных ног в норку. Нет-нет да проплывала за дальним барханом высокомерная голова верблюда. А над всеми ними и над нами над всей пустыней парил орел. Он лежал, распластав крылья, на восходящих потоках воздуха, которые поднимались вверх явственно, струйками, как растворившийся сахар со дна стакана.
Вот где сразу становится ясно, почему говорят: орлиный взор. С высоты, на которой он парит, разглядеть песчанку!
Звонко гудят телеграфные провода мы едем вдоль линии.
Орел, должно быть, свыкся с их гулом он сел закусывать песчанкой на столб.
Иногда пески сменяются такырами гладкими, как блюдо, громадными глиняными плешинами. Когда ветер сгонит песок со всего такыра в сторону, то кажется, что эта обливная глиняная поляна не естественного происхождения, а намеренно такою сделана.
Едва наша полуторка въезжает на такыр, стрелка спидометра тотчас подскакивает к 60 километрам, а шофер Коля закуривает и принимается мурлыкать: «Была бы только тройка, да тройка порезвей» В Москве жена ему родила первенца, он его еще не видел и очень тоскует.
К бортам полуторки привязаны длинные
деревянные шесты. Коля их называет «шалманами», но добавляет, что это специально местный термин.
Изрядно ж появилось в пустыне автомашин, если возникли уже специальные местные термины, относящиеся к ним!
Мне сначала было непонятно назначение этих шестов. Коля объяснил, что когда машина буксует в песке, то ее вытягивают, подсовывая их под колеса. Это называется «шалманить». Вскоре, к слову сказать, я узнал на практике, как это следует проделывать, да так основательно, что теперь до конца дней не забуду, каково в пустыне «шалманить».
Я прежде думал, будто знаю, что такое машина буксует, оттого что воевал на Калининском, Ленинградском и Прибалтийском фронтах. Из какой только грязи и болот не вытаскивали мы там наши машины! Но разве знал я что-нибудь о буксовке, пока не побывал в песках пустыни!
Мои ладони давно уже покрылись водяными пузырями, а добраться до Топрак-калы засветло так и не удалось. Нас застигла ночь.
Она наступила с такой стремительностью, которую мне никогда не доводилось наблюдать где-нибудь в другом месте.
Как только село солнце, из-за противоположной стороны горизонта вдруг начало шириться тревожное багрово-оранжевое зарево; одновременно холодный сквозняк прохватил землю. И вот зарево обнимает уже чуть ли не четверть небосвода. Становится холоднее, холоднее В этот момент в центре полымя над горизонтом появился невообразимо громадный край какого-то незнакомого бордового светила, затем все большая часть его Да это же луна!
Да, она. И, когда взошла вся, сразу померкло зарево, так торжественно возвестившее ее появление; уменьшилась и сама она и превратилась во всегдашнюю нашу серебристую луну.
Колю ночь не останавливает он с экспедицией Толстова уже третий год в этих местах.
Он тычет пальцем в какую-то тень. Развалины? Кажется, да.
Видите? Это Кзыл-кала, в переводе Красная крепость. А от нее до наших уже только три километра. Приехали!
Я готов начать беседовать с Толстовым или любым сотрудником его экспедиции об их находках сию же минуту и беседовать час так час, сутки так сутки сколько они согласятся. Первым делом, конечно, попрошу показать мне письменные документы, о которых телеграфировал Толстов. Где этот архив? Как он выглядит? Хочу немедленно видеть и самого Толстова. А что собой представляют раскопки? И как их ведут? Этот таинственный замок в пустыне Топрак-кала?
Луна отбрасывает синеватые зыбкие тени. Невдалеке от лагеря какая-то не то скала, не то продолговатый холм с причудливыми зубцами поверху.
Лагерь спит. Даже на шум машины никто не показывается.
В шеренгу выстроены пять палаток научных сотрудников, а рядом, вразброс, палатки рабочих экспедиции колхозников из близлежащих колхозов.
Бродят по лагерю тихие серые ослики с умными печальными глазами
Коля, вы думаете, и Толстов спит?
Не знаю. Но только к машине не выйдет. Раз уже был отбой всё! Он насчет дисциплины мужчина строгий.
Скажите, а архив, который откопали, вам не довелось видеть?
Как это можно! Тут работать и «не довелось»! Вы, видно, еще не представляете себе Сергея Павловича. Он же всех вокруг себя своей страстью заразит, а уж если заметит, что ты и сам начал с любопытством озираться, что у тебя, так сказать, вкус к науке появился, тут ему никакого времени не жалко, чтобы с тобой беседовать. Час будешь спрашивать час будет объяснять, два часа два часа. Кто я? Водитель! А хотите, я вам об истории древнего Хорезма, царе Вазамаре и так далее и тому подобное целую лекцию прочту! Точно! Вот, представьте, едет со мной в кабине Сергей Павлович, ну, и я его спрошу. Так он же все расскажет: и что, и как, и как дошли до правильного положения, и какие заблуждения были, и как он сам, может быть, заблуждался.