Аня?
А?
С тобой что-нибудь сделали?.. Ну, понимаешь... Прости, что спрашиваю, конечно, не мое это дело, но...
Нет... ничего не сделали. Стянули трусики и... щупали меня. Ничего больше. Они дрейфили, Ярек... Щупали меня и все время оглядывались и не выпускали автоматов...
Тише, Аня, тише...
От них несло страхом, потом, дымом, несло тем, чем воняет здесь внизу, тем, что остается после взрыва... И тем, чем воняют мундиры, знаешь, чем-то таким, от чего слезятся глаза. Я этого не забуду... это будет мне сниться по ночам...
Тише, Аня.
Но они ничего мне не сделали, шепнула она. Нет. Один хотел... Весь дрожал... Ударил меня. Прямо по лицу меня ударил. Но они бросили меня и убежали... Ярек... Это уже не люди... Уже не люди...
Это люди, Аня, сказал я убежденно, дотронувшись до письма, шелестящего в кармане.
Ярек?
Что?
Ксендзу сказать? О том, что они со мной делали?
Девочка действительно была какая-то несовременная.
Евангелистско-неофитское влияние инженера Будишевского совершенно убило в ней инстинкт самосохранения.
Нет, Аня, ксендзу не говори ничего.
Даже на исповеди?
Даже. Анализа, ты что, спала на уроках религии, или как? Исповедоваться надо в грехах. Если что-то украла или произнесла имя Его всуе. Если не чтила отца своего. Но нигде не сказано, что надо исповедоваться, если у тебя кто-то силой стянул трусики.
Э-э, неуверенно протянула Анализа. А грех нечистости? Что ты в этом понимаешь? Ксендз говорит, что ты и твой отец глухие и слепые атеисты... Или как-то так... Что ты не... Как же он это говорит-то? Ага, что ты не по образу и подобию. Нет, надо исповедаться... А отец меня прибьет...
Анализа опустила голову и принялась всхлипывать. Что делать, выхода не было. Я поборол в себе праведный гнев на ксендза
Кочубу. Мужчина, который сидит рядом с женщиной в воронке от бомбы, обязан взять ее под крыло. Успокоить. Дать ощущение безопасности, верно? Я прав или не прав?
Анализа, сказал я сурово. Ксендз Кочуба порет чушь. Сейчас я тебе докажу, что разбираюсь в катехизисе и в Библии. Ибо сказано... в послании святого Амвросия эфесянам...
Анализа перестала плакать и глядела на меня, широко раскрыв рот. Выхода не было. Я продолжал «цитировать» Амвросия.
Ибо сказано... тянул я, придав физиономии мудрое выражение. Что пришли кадусеи...
Наверное, саддукеи?
Не мешай. Пришли, говорю, саддукеи и эти, ну как их там... мытники... Нет, мытари, к Амвросию и поведали: «Воистину, святой муж, свершила ли грех еврейка, у коей римские легионеры силой стянули трусики?» И тогда Амвросий начертал на песке нолик... э... кружок и крестик...
Что начертал?
Не прерывай. И сказал: «Что вы видите?» «Вообще -то видим мы кружок и крестик», ответствовали мытари. «Так вот, истинно говорю вам, сказал Амвросий, вот вам доказательство, что не свершила греха сия девица, и лучше идите-ка вы по домам вашим, дабы судимы не были, идите. Идите, говорю, ибо истинно говорю вам: сейчас возьму я камень и оным камнем в вас кину». И ушли саддукеи и мытари в великом смущении, ибо ошиблись они, очернив оную деву». Ты поняла, Анка?
Анализа перестала реветь и прижалась ко мне. «Благодарю тебя, святой Амвросий», подумал я.
А теперь, я встал, расстегнул брюки и выбрался из них, сбрасывай свою драную юбку и надевай мои Lее . Хрен твой фатер знает, в чем ты выходила из дома. Ну, давай.
Я отвернулся.
А об этом, добавил я, забудь. Ничего такого не было, понятно? Это был сон, Анализа. Все это сон, скверный сон, и этот парк, и эта война, и эта вонь, и этот дым. И эти трупы. Ты понимаешь, Анализа?
Анализа не ответила, прижалась ко мне сильнее. Индюк какую-то минуту глядел на нас со странным видом, потом вернулся к кабелям и соединениям. Он отрегулировал уоки-токи так, что стал слышен оживленный диалог, прерываемый пуканьями оуега, звучащими так, будто собеседники, оканчивая каждую реплику, приставляли микрофон кое-куда и пускали ветры.
Преодолевая отвращение, я стянул с шаулиса сравнительно мало окровавленные брюки и надел их. Они сваливались с меня, поэтому я присел и принялся регулировать холщовый пояс. Индюк оставил в покое уоки-токи, извлек из бездонных карманов куртки маленький радиоприемничек и странного вида устройство. Включил приемничек послышалась церковная музыка. Значит, это была какая-то польская радиостанция. Я не протестовал. Музыка была негромкая, а из ближайшей окрестности некоторое время уже не было слышно выстрелов и криков.
Анализа, опустившись на колени, протирала платочком лицо и руки. Индюк подсоединил странное устройство к торчащим из земли проводам, положил рядом уоки-токи и наушники от моего плеера и снова принялся шаманить с приемничком слышались потрескивание и визги, обрывки мелодий и разряды.
Слушайте, сказал он вдруг. Я аусгерехнет поймал Варшаву. Там что-то творится. Какой-то дебош или что-то типа того.
Наверное, синагогу жгут. Я выплюнул песок, скрипевший на зубах.
Как обычно. Есть о чем беспокоиться.
Вот именно. Брось Варшаву, Индюк. Поймай Гданьск или Крулевец. Узнаем, что на фронте. Надоело мне сидеть в этой дыре, да и проголодался я незнамо как.