Пить! повторил шаулис. О Иису... Пить... Водыыыы!
Wasser! забулькал доброволец очень невнятно, потому что рот у него был полон крови и песка. Wasser... Bitte... Hil... fe... bitte... Hilfeeee!
Анализа первой заметила характерное вздутие на вещмешке добровольца. Протянула руку, разорвала липучку застежки и достала бутылку кока-колы. Индюк ловко сорвал пробку о выступающий из земли прут арматуры.
Как думаешь, Ярек, можно ему дать?
Нельзя, сказал я. С моим голосом творилось что-то неладное. Но надо. Надо, сучье вымя...
Сначала мы дали пить шаулису в конце концов, какая-то очередность обязывала, а он упал в нашу воронку первым. Потом, предварительно вытерев добровольцу из фрайкорпса рот носовым платком, дали напиться ему.
А потом очистили от крови горлышко бутылки и выпили по маленькому глоточку мы Анализа, Индюк и я.
Вокруг воронки ненадолго почти утихло; звучали одиночные выстрелы, со стороны стадиона ровно долбил М-60. Доброволец из фрайкорпса вдруг напрягся так резко, что с треском разошлась застежка-молния на его комбинезоне.
О... Иису... неожиданно проговорил шаулис и умер.
You... cant beat the feeling... простонал доброволец, потом вспенился на груди кровью и кока-колой.
И тоже умер.
Анализа опустилась на дно воронки, обхватила коленки руками и разревелась. И правильно сделала. Кто-то же, язви его, должен был оплакать обоих бойцов. Они этого заслужили. Им положен хотя бы такой реквием плач маленькой Анализы, ее слезы, словно горошинки стекающие по грязной мордашке. Им это полагалось. Они заслужили.
А мы с Индюком осмотрели их карманы. Так тоже полагалось, этому нас учили на уроках выживания.
В соответствии с тем, чему нас учили, мы не трогали оружия у шаулиса были гранаты, а у фрайкорпса «беретта» и штык-нож. Индюк же взял уоки-токи и тут же принялся крутить рычажки.
Я заглянул в карманы комбинезона добровольца и нашел полплитки шоколада. На плитке было написано: «Milka Poland» бывший «E.Wedel». Я вытер плитку и дал Анализе. Она взяла, но не пошевелилась, продолжала сидеть, скуксившись, сопя и тупо глядя перед собой.
Я заглянул в карманы шаулиса, потому что при виде шоколада у меня аж как-то странно сделалось во рту и в желудке. Честно говоря, я охотно бы сожрал сам эти полплитки. Но так нельзя, верно? Если с тобой в компании девушка, надо о ней заботиться в первую очередь, надо ее утешать, охранять, ее надо кормить.
Это ведь ясно. Понимаете? Ведь это так... так...
По-человечески.
Разве нет?
У шаулиса шоколада не было.
Зато в кармане мундира лежало сложенное вчетверо письмо. Конверт тоже был там же, без марки, но с адресом, а как же. В Польшу. В Краков. Кому-то по имени Марыля Войнаровская.
Я мельком заглянул в письмо. Потому что шаулис был мертв, а письмо-то не отослал. Я на секундочку заглянул в него.
«Ты мне снилась, так писал шаулис. Это был очень короткий сон. Сон, в котором я стою рядом с тобой и касаюсь твоей руки, а твоя рука такая теплая, Марыля, такая мягкая и теплая, и тогда, в своем сне, я подумал, что люблю тебя, Марыля, потому что я ведь тебя люблю...»
Дальше я читать не стал. Как-то не чувствовал потребности узнать продолжение, которого, впрочем, было совсем немного только до конца листка, до подписи: «Витек». «Witek», не «Vitautas».
Я вложил листок в конверт и спрятал в карман. Подумал, что, может, вышлю письмо, вышлю его Марыле Войнаровской в Краков. Наберу злотовку на марку и вышлю. Как знать, а вдруг дойдет до Марыли Войнаровской? Как знать? Может, дойдет? Хотя вроде бы множество писем пропадает на границе во время контроля почтовых вагонов.
Индюк, сидя меж кабелей, словно баклан в гнезде, возился с уоки-токи, из которой вырывался свист, потрескивание и обрывки разговоров.
Кончай ты с этим, сказал я, начиная злиться.
Тише, сказал Индюк, прижимая к ушам наушники. Не мешай. Я ловлю частоту.
А на кой хрен ты ловишь частоту, не выдержал я. Лучше поймай себя за задницу, если тебе обязательно надо что-то ловить, кретин. Пищишь, мать твою, и пищишь, еще услышит кто-нибудь и кинет к нам гранату.
Индюк не отвечал, копаясь в кабелях коллектора. Над воронкой посвистывали пули.
Анализа продолжала плакать. Я присел рядом с ней и обнял. Так ведь надо, верно? Такая крохотная и беззащитная, в такой паршивой воронке, в сраном парке имени короля Собеского, в котором идет сраная война.
Ярек, потянула носом Анализа.
Что?
У меня нет трусиков.
Что?
Трусиков у меня нет. Отец прибьет, если я вернусь без трусиков.
М-да, не исключено. Инженер Будишевски славился железной рукой и железной моральностью. У него на этом пунктике был обычный закидон кажется, я уже говорил. Глазами души я увидел Анализу на кресле-самолете у доктора Здуна, которому предстояло выдать ей справку о невинности. Доктор Здун, с некоторых пор уже не зарабатывавший на том, на чем делал это раньше, возмещал недобор за счет свидетельств, ибо без такого свидетельства возникали сложности с Церковью из-за венчания, а ежели к тому же девочка была еще и несовершеннолетней, то она могла запросто угодить в исправительное заведение в Ваплеве. Левое свидетельство, насколько мне известно, стоило шесть тысяч злотых. Состояние!