ДЕТИ ТРЕБУЮТ ВНИМАНИЯ.
Обещания надо выполнять, особенно детям. И вот мы в Пратере. Машину поставили там же, где я коротко побеседовал с австрийскими операми. Отсюда парк аттракционов виднелся сквозь деревья, уже наполовину голые. Пройдя по тропе к колесу обозрения и полюбовавшись детской железной дорогой, мы встали в очередь и через пятнадцать минут поднимались над Веной, сидя в кабинке. По осени столица Австрии нисколько не убавила своей красоты. Нам казалось, что мы заново знакомились с уже известными нам местами. Погода была солнечная, воздух прозрачен. Через парк местами проблёскивал Дунай, до которого было не так далеко. Открывался вид и на другие аттракционы, к которым дети с нетерпением присматривались. Догадываясь о предварительном сборе сведений от школьных друзей, я ждал просьб и предложений. И они последовали. Выполнить их все не было возможности, поэтому мы пошли бродить и принимать решения на ходу. После автодрома и бешеного скакуна, который успешно сбрасывал с себя упорных седоков, требовался отдых. Аттракцион ужасов нам его предоставил. После того как Женя заявил, что это всё фигня и ни капельки не страшно, пришлось всем съесть ланген это такие хрустящие длинные булки, похожие на наши советские язычки, но натёртые не сахаром, а чесноком. Оле очень понравилось, а Жека требовал продолжения банкета, то есть традиционных сосисок с картошкой фри. Мы уселись за стол в садике около пивной «Швайцерхаус», где мы с Францем и Вальтером недавно были. Маленькая (на 800 граммов!) свиная жареная ножка с салатом подвигли Люду на кружку пива, обо мне и говорить нечего, а дети, как всегда, в своём репертуаре. Весело переговариваясь и вспоминая «дурацкий» дом ужасов и женины обидные для скакуна слова, когда он летел с него на лежащие внизу надутые матрасы, каждый делился тем, что он считал интересным для всех. Оказалось, что тем и случаев великое множество, только необходима соответствующая обстановка, чтобы о них поговорить и высказать своё мнение. Домой вернулись уставшие, полные впечатлений, и каждый завалился в свой угол что-то делать своё: читать, писать и думать. Так как я не трудоголик и писать могу в офисе, мне стоило в спокойной обстановке подумать о том, что день грядущий мне готовит. А готовит он мне коллективную работу над практически новым проектом, подготовку документов на продление командировки приёмщикам, хотя может быть зря, так как там уже очередь стоит из «своих». А главное спокойно, если получится, ожидать до «после праздников» каких-то рекомендаций облечённых властью советских чиновников по поводу моих действий или бездействия. Хотели выйти в Бельведер, где была очередная выставка, но было уже сумеречно и лень из-за усталости.
КРАСНЫЙ ДЕНЬ КАЛЕНДАРЯ.
Приближалось седьмое ноября, и советское торгпредство, так любящее праздники, готовилось отметить эту дату, подводя итоги года торжественным собранием и фуршетом с танцами. Костин, которому торгпред, вероятно, поручил организацию проведения праздника, предложил мне выступить на собрании с приветственным словом и небольшим докладом. Отказов за границей не принимают, пришлось готовиться. Своё мнение о революции у меня имелось, стрелка политического компаса, подрагивая, клонилась к либерализму, поэтому сложностей с тезисами не было, а заводская практика работы с людьми подсказывала, как правильно их сложить в компактный доклад, который бы всех устроил. Конечно, я слегка волновался и в день «икс» повёлся на предложение Шорина посетить приём в нашем посольстве. Выпивать я не хотел, однако меня сбил с настроя настоятель местной православной церкви, с которым познакомил меня Борис. Он настолько выглядел священнослужителем, что отказаться выпить с ним рюмаху было кощунством. А потом подошёл Костин с Дядей и, чтобы скрыть напряжение, пришлось выпить ещё одну. Обходя знакомых, я приметил несколько посетителей, которые,
на мой взгляд, обращали на себя внимание. Забив себе в память уточнить у Шорина их статус, я удалился домой, чтобы до начала собрания наметить тезисы своего выступления, однако времени оставалось мало, и, посидев немного в кресле и продумав красную нить выступления, я решительно направился в Торгпредство.
Народ уже был разогрет, зал полон, и многие перекрикивались, думая не о докладе, а о продолжении банкета. Всё было честно. Костин, поздравив всех с годовщиной октября, вызвал меня на сцену. Нешаблонно начав доклад и почувствовав доброжелательный и заинтересованный настрой зала, я облокотился на трибуну и продолжил вещать в выбранном ключе. Реакцию зала я определял по выражению лиц слушателей первых рядов и, если первая часть моего доклада сопровождалась доброжелательным блеском глаз, то по мере того, как я увлечённо рубил с плеча словом, в глазах коллег появлялось сначала недоверие, а потом и какой-то проблеск страха. Никаких изменений в направлении вектора речи не было, но тем не менее Эта метаморфоза меня задела, я нажал локтями на трибуну и почувствовал, что она двигается в сторону авансцены и, если честно, уже ближе к краю. Чтобы не доводить состояние слушателей до паники, мне пришлось отойти от трибуны, которая, как оказалось, была в свободном плавании и ничем не крепилась к полу сцены. Представив себе, что могло случиться, если бы я ничего не заметил, я сбавил обороты и, искоса поглядывая на бунтарскую трибуну, стал плавно продвигаться к финишу, употребляя не свойственные для начала выступления избитые фразы. Кроме первых рядов никто ничего не понял, и потом, уже в буфете, некоторые знакомые говорили: «Здорово ты докладывал, вот только в конце что-то не сложилось». Пришлось отнекиваться.