Ну, вот, нахмурился Байрамгельды, поднимаясь вслед за женой, даже поговорить нельзя!..
Спустя несколько дней после этого разговора к нему зашли отец и мать. Потолковали о сельских новостях, колхозных делах, родственниках и потом уже, перед самым уходом, Курбан-ага сказал сыну:
Говорят, ты на канал собираешься?
Давно мечтаю об этом.
Погоди немного. Детей не бросай
И так давно уже жду. А с детьми и без меня ничего не случится. Ведь не на век уезжаю. На неделю, на две. Ну, самое большее на месяц. Что тут страшного?
Все верно, сынок, вступила в разговор Оразгуль-эдже, но мне Майсу жалко. Свекровь ласково взглянула на сноху. Как же ей, такой молоденькой, жить без мужа? Старуха была бы, куда ни шло. Я тоже прошу: повремени с отъездом-то Не спеши
Прошло еще пол года. Это было время стремительного штурма Каракумов. В рекордный срок строители проложили русло второй очереди Мургаб-Теджен протяженностью сто сорок километров.
В день пуска воды состоялся митинг строителей, жителей окрестных сел и города Мары. По обоим берегам канала пестрели плотные толпы людей, в ясном небе над ними бушевало раздуваемое ветром алое пламя знамен, транспарантов. С трибуны выступали ораторы. А когда была ликвидирована перемычка и вода рванулась в готовое русло, над полями долины прокатилось мощное «Ура!»
«Все здесь было впечатляющим, волнующим, незабываемым.
И все-таки сильнее всего поразили Байрамгельды строители. Они показались ему людьми другого мира не очень понятного, но сурового. И отпечаток этого мира лежал на всем их облике. Они и ходили как-то по-другому: стремительно и деловито, не обращая внимания ни на кого. И улыбка у них была вроде бы иная, не улыбка, а какая-то гордая усмешка. И голоо был не такой, как у всех, а грубоватый, с хрипотцой, словно надорванный криком в бескрайнем морском просторе. Даже цвет лица и тот был иной; на их лицах лежал коричневатый загар степных раздолий и крутого пустынного солнца.
Прошло и это торжество.
И снова в жизни Байрамгельды наступили будни ровные, похожие друг на друга, как близнецы. И маршрут его оставался неизменным: из дома в поле, с поля домой. И так изо дня в день, из месяца в месяц.
И сам он как будто не изменился: ни внешне, ни в отношениях с людьми. По-прежнему он был приветлив со всеми: с женой, детьми, родственниками и друзьями. Но на душе было невесело. И несмотря на то, что он тщательно это скрывал, иногда им овладевали задумчивость, скука, замкнутость, на лице появлялось грустное выражение, выдававшее его душевное состояние.
И если раньше он рвался в поле, радуясь его нарядному виду, когда оно, осыпанное желтыми цветами, набирало силу, обещая большой урожай и праздничное ликование в конце года, венчавшее нелегкий труд хлопкоробов, то теперь и поле почти не радовало его. Он водил свой культиватор вдоль рослых цветущих кустов и делал это как бы механически, бездумно. Недалеко от Байрамгельды только в обратном направлении вел культивацию Клычли Аширов.
Жарким день близился к концу, стало прохладнее и можно было бы продолжить работу, но Байрамгельды, остановив трактор, сошел на землю и прислонился к его высокому колесу. Клычли тоже остановился, спрыгнул в борозду и, перешагивая через кусты, подошел к Байрамгельды.
Не могу! негромко, но с явным отчаянием произнес он.
Что случилось? Чего не можешь? спросил Клычли, с тревогой глядя на друга.
Работать не могу, простонал Бапрамгельды. Здесь, на этом поле, ребенок может справиться, девчонка из восьмого класса. А мне, такому здоровому, разве такую работу надо?..
Ах, вот оно что! Тогда действительно надо уходить, решительно посоветовал Клычли. Давай завтра подадим заявление и уйдем вместе. А?
Байрамгельды был бледен, глаза смотрели устало. В знак согласия он кивнул головой и отвернулся. Поставив машины на отведенную на краю поля площадку, механизаторы разошлись по домам.
А рано утром они уже поднимались на веранду колхозного правления. Узнав, что председатель у себя, они прошли в его кабинет.
Что так рано? спокойно спросил вошедших Вели Дурдыев.
Вот заявления принесли, чтобы ты на канал нам разрешил поехать, по праву старшинства заговорил Клычли Аширов.
На канал, говорите?
Хорошо, произнес башлык . И снова внимательно посмотрел на ранних посетителей. По характеру он был человеком сдержанным, не злобным. Никогда ни на кого не кричал и даже не повысил голоса.
Башлык председатель.
И внешностью своей председатель довольно резко отличался от других. Он весь был густого, темно-шоколадного цвета, почти черный. Вероятно, поэтому-то так резке и выделялись на нем ослепительно белая сорочка, белые зубы и желтоватые белки глаз.
Уйдете вы, другие уйдут, а кто же будет пахать, сеять растить урожаи, бороться за честь родного колхоза? мягко спросил башлык.
Мы и будем бороться! ответил Клычли.
Каким образом?
Канал строить будем. Как же нашему колхозу без воды? Да и всей республике?
Сделав паузу, председатель спросил:
А я все-таки не пойму, зачем вы собрались уходить? На канале что лучше, чем в колхозе?