Майа совсем разнежился в сухой одежде. Брюки английского военного образца, которые дал ему надеть Дьери, хранили безукоризненную складку. Садясь, Майа осторожно подтянул брюки на коленях, и этот простой жест снова вернул ему ощущение предвоенной жизни.
Ты, Дьери, даришь мне эти брюки?
Дьери не спеша скрестил свои жирные ноги.
Если хочешь, бери.
Я шучу.
Да нет, возьми, если хочешь. У меня еще несколько пар есть.
Несколько? Ты так прямо и говоришь, несколько? Значит, не одни?
Как слышишь.
Майа нагнулся.
Уж не часть ли это твоих «миллионов под рукой»?
Возможно, сказал Дьери.
Он улыбнулся своей неторопливой улыбкой, и его дряблые жирные щеки, дрогнув, отползли от углов рта.
А ну, бери кружки, крикнул Александр. Каждому по полной кружке получится.
Он приподнял крышку, в котелке кипел ароматный грог. Александр наполнил свою кружку и протянул ее Майа. Потом налил остальным.
Эй, Пино! сказал он. У вас в Безоне ты такого небось не пил.
С коньяком не сравнишь, сварливо сказал Пино.
Грог они отхлебывали маленькими глотками. Кружки были такие горячие, что жгли губы, даже ручка и та нагрелась так сильно, что больно было пальцам.
Все же непостижимо, сказал Александр, почему эти типы не прыгнули.
Должно быть, побоялись, сказал Пьерсон, вообще-то, если смотреть на воду с высоты, то делается страшно. Притягивает, и все-таки страшно.
Нет, возразил Майа, когда я уже спрыгнул, там висело два или три каната. Можно было по канатам спуститься.
Вот бы и спустились, сказал Александр, и в голосе его прозвучала ярость, разве в такие минуты можно колебаться!
В наступившей тишине слышны были только громкие глотки Пино. Он, Пино, глотал грог и думал, что подливать кипяток в спиртные напитки чисто бабская выдумка. Если бы спросили его, Пино, что, мол, ему больше по вкусу, он куда охотнее выпил бы виски в чистом виде. Александр прекрасный малый, ничего не скажешь, и парень здоровяк, а по части напитков вкусы у него тоже бабьи.
А как поживает твой красавец доктор? спросил Майа у Дьери. Как он?
Никто не отозвался.
Он умер.
Кто?
Верно, ведь тебя здесь не было, сказал Пьерсон.
Умер?
Его убили. Из семидесятисемимиллиметровки.
Где?
В его комнате в санатории. Он жил в дальнем крыле, под самой крышей. Только к вечеру спохватились. Убит в своей постели.
Убит! проговорил Майа.
Чиркнула спичка, ночную мглу на секунду прорезал яркий огонек, и Майа успел разглядеть Пьерсона, который раскуривал потихоньку свою трубочку и аккуратно уминал табак концом карандаша.
Вы еще не все знаете, сказал Пьерсон, а я вечером узнал от санитара подробности.
Александр круто повернулся к нему:
Какие? Что тебе еще известно? Что ты еще нам собираешься рассказать? Вот уж действительно повсюду сует нос, вот уж чертов поп!
Если угодно, я вообще могу ничего не рассказывать, сказал Пьерсон.
И по его тону Майа догадался, что на этот раз Пьерсон обиделся на Александра.
Да нет, сказал он, подражая басовитому голосу Александра, рассказывай,
черт тебя побери, ну, рассказывай же!
Пьерсон снова помешал концом карандаша в своей трубочке.
Ну, ладно, сказал он, но по голосу его чувствовалось, что реплика Александра его сбила. Говорят, что Сирилли был у себя в комнате не один. С ним была медицинская сестра. Их убили, когда они лежали в объятиях друг друга, причем не очень-то одетые.
Так как никакого отклика со стороны слушателей не последовало, Пьерсон заключил:
Все-таки для семьи неприятно!
Плевать нам на семьи, аббат! яростно сказал Майа.
Наступило молчание, и Пьерсон поднялся с земли.
Решительно, я нынче вечером не пользуюсь успехом.
Он круто повернулся.
Пойду пройдусь перед сном.
Пробираясь между Александром и Майа, он кротким своим голоском бросил извинение и исчез во мраке. Они сидели молча, прислушиваясь к его удаляющимся шагам.
Ты его обидел, сказал Александр.
А ты?
Верно, и я тоже, а ты еще подбавил.
Но Майа даже не улыбнулся словам Александра.
Э, черт! сказал он, Это в нем стародевическое нутро заговорило
Ну ладно, хватит.
Для него это только пикантная история.
С избытком хватит, повторил Александр.
Майа замолчал. Дьери пошевелился в своем уголке.
Давайте ложиться,
Давайте, сказал Александр. Как я ни люблю слушать ваши рассказы, но сегодня через край хватили.
И он с размаху ударил Пино по плечу,
Идем спать, а, Пиноккио?
Не люблю, когда мою фамилию коверкают, надменным тоном сказал Пино.
Здрасьте пожалуйста! сказал Александр. Теперь уж и меня крыть начали.
Он воздел к небу руки.
Но с чего это, дьявол, вас нынче разобрало!
Ложимся? сказал Дьери.
Ложись и пропади пропадом. Надеюсь, моей помощи тебе не требуется? Или прикажешь постельку постелить?
Да не психуй ты, миролюбиво сказал Дьери.
Черт! выругался Александр. Это я-то психую Я психую?
Во всяком случае, орешь как резаный.
Я ору, я?
Да нет, сказал Майа, оборачиваясь к Дьери. Ты же слышишь, он еле шепчет.
Все рассмеялись, и Майа присоединился к общему хохоту. Но, даже смеясь, он чувствовал, что какая-то часть его души безнадежно печальна.