Вода была совсем теплая, и Майа плыл теперь без особых усилий, так как скинул ботинки и отделался от спасательного пояса. В несколько взмахов он уже достиг судна. На носу по-прежнему жалась к леерным ограждениям плотная масса людей. Огонь, очевидно, не пошел дальше мостков, по крайней мере, так показалось Майа, который видел из воды только капитанский мостик. Теперь прежний нечеловеческий вопль умолк, слышался только протяжный стон. Нескончаемый, монотонный стон, похожий на причитания плакальщиц. Стон становился громче, когда ветром скручивало и гнало языки пламени к корме. Снизу Майа видел, как подымаются тогда к небу руки, жалким, умоляющим жестом. Оба каната, идущие вдоль борта, свисали сейчас до самой воды.
Аткинс!
Рядом в воде плыло всего трое, от силы четверо человек. А там, наверху все еще стоял стон нескончаемый, тягучий, прерываемый иногда резкими вскриками, внезапно усиливавшийся и снова затихавший.
Аткинс! изо всех сил заорал Майа.
Сверху ему ответил невнятный гул голосов. Майа подплыл ближе. Чего же, в конце концов, они ждут, почему не прыгают, почему не спускаются по канатам?
Набрав полную грудь воздуха, он снова кликнул Аткинса и стал ждать. Ждал долго, упорно. Сейчас вода показалась ему холодной, и по ногам пробегали мурашки. И вдруг он заметил, как кто-то отсюда виден был лишь темный силуэт перешагнул, не торопясь, через борт, схватился за канат и с бесконечными предосторожностями стал спускаться. Потом раздался всплеск, и Майа подплыл поближе. Но это был не Аткинс. Спасшийся повернул к Майа лицо, лицо, лишенное всякого выражения, и тут же устало прикрыл глаза. Он не делал никаких движений, вода сама несла его к берегу. Лицо его почернело от сажи. Майа приблизился к нему и поплыл рядом.
Вы обожжены?
Человек приподнял веки, и тут же опустил их снова
Руки
Голос его прозвучал хрипло, будто он многие годы прожил в полном молчании.
Можете без моей помощи добраться до берега?
Могу.
А почему вы не спустились раньше?
Ответа не последовало, и когда Майа собрался уже повторить свой вопрос, англичанин снова прикрыл глаза:
Как-то не подумал
Вам было больно?
Да, было очень больно, -ответил англичанин, я кричал.
А сейчас легче?
Да.
Он повернулся на спину, течением его несло к берегу, а на лице было написано довольное выражение.
Хотите, я подтолкну вас к берегу?
Не надо, четко ответил англичанин.
Майа замерз, он устал и чувствовал во всем теле слабость. С трудом он удерживался на воде. Над собой он видел судно, возвышавшееся над морем как гигантская стена. С кормы несся все тот же протяжный стон.
У самого берега он снова чуть было не наткнулся все на те же человеческие останки. Он перешагнул через них, прошел вперед, но зашатался и без сил упал на песок. Его стало рвать, и все тело содрогалось от спазм. Через несколько минут его прошиб пот, он почувствовал, что вспотел с головы до ног. Он лег навзничь на песке, и ему снова почудилось, что он растворяется в упоительной свежести.
Когда он наконец поднялся, уже совсем стемнело, и он с трудом разглядел англичанина, которого вытащил из воды, хотя тот лежал всего в нескольких метрах отсюда.
Ну как, лучше?
Да, сказал англичанин. И добавил каким-то ребяческим тоном: Мне холодно.
Но сейчас совсем не холодно.
Мне холодно, мне очень холодно.
Я срочно пришлю за вами носилки, ласково проговорил Майа.
И тут же громко чертыхнулся.
О, я не виноват, извиняющимся тоном проговорил англичанин. Их было двое. И я не мог им помешать. Один приподнял мне голову, а другой вытащил ботинки.
Сволочи! сказал Майа.
Пришлось шагать до санатория босиком. Время от времени он останавливался и оглядывался
Но если он получит в брюхо пулю, когда будет валять дурака в дюнах, увидишь, какой из него будет храбрец! Как бы человек ни храбрился, у него, запомни хорошенько, только одна пара кое-чего. А не три, не четыре или, скажем, не полдюжины. Пара, всего только пара и ничего не попишешь!
Он подбросил в костер несколько полешек.
Какая все-таки глупая штука война, сказал Майа. Чем больше укокошишь людей, тем больше у тебя заслуг.
Пьерсон обернулся в его сторону:
Раз ты не любишь войны, почему ты тогда воюешь?
Как так почему я воюю?
Да, да, почему? Мог бы, скажем, дезертировать или покончить с собой. А раз ты пошел воевать, значит, ты сделал выбор, выбрал войну.
И это, по-твоему, выбор? Тебе говорят: «А ну-ка, отправляйся срочно на бойню, причем шансов у тебя выжить только семь из десяти, а не хочешь, тебя немедленно выведут в расход как дезертира». И ты называешь это выбором?
Да, сказал Пьерсон своим кротким и упрямым голосом, да, я называю это выбором.
Слушать тебя тошно, сказал Александр.
Вот, сказал Пино, входя в освещенный костром круг с полной флягой в руке.
Так он и остался стоять, низенький, плотный, у края освещенного круга, и его черные пропыленные вихры нелепо торчали надо лбом.
Александр налил воду в котелок, прикрыл его крышкой и подбросил дров в огонь.
Держи, сказал Пьерсон, возвращая Майа револьвер. Я его насухо протер и, кроме того, зарядил.