Мы с Данилой скорее кивнули головами.
Угу.
Мне показалось, что Анна Николаевна будет сейчас для нас повторять те наставления, что давала с вечера дочке. Так и есть.
Приедете, держитесь вместе. Не хотела ее одну отпускать, там с автобусной остановки идти до деревни километра два лесом и полями. Страшно, девочка все-таки. Настя хотела, чтобы один из вас с ней ехал, а я настояла, чтобы оба, так мне спокойнее.
Мы с Данилой одновременно посмотрели друг на друга. Кого же, интересно, первого пригласили в почетный эскорт? С кем Настя хотела ехать? И кто теперь у кого будет путаться под ногами? Нет, это Данилу дали нам в нагрузку, решил я. А меня предупредили заранее, вон я успел сбегать в парикмахерскую и сделал какую модную прическу. Молодая парикмахерша только оказалась несовременной.
У нас так не стригутся, ворчала она.
Пришлось ей популярно излагать теорию поступательного движения прогресса.
Глубинка у вас тут, что сделаешь, цивилизация в медвежьи углы медленно доходит. Небось спикера от бартера отличить не можете, лаптем «шти» до сих пор хлебаете, а Лазурный берег и вовсе не знаете на берегу какого моря.
Ты москвич, наверное? спросила парикмахерша.
Ага, не подумав, я подтвердил.
С тебя сто рублей.
В парикмахерской, молча слушавшей нашу пикировку, засмеялись. Пришлось держать марку и небрежно отдать сторублевку, хотя самая дорогая стрижка, указанная на листке бумажки, приколотой к входной двери парикмахерской, равнялась сорока рублям. Встав из кресла, мне надо бы сразу уйти, а я еще повертелся перед зеркалом, мешая парикмахерше убирать рабочее место.
Наверное, на Лазурный берег собрался? ехидно спросила она. Приедешь обратно, зашел бы рассказал, как там во Франции. Как в казино, как в Монте-Карло. Как лангусты с анчоусами.
В глаза, конечно, я не видел никаких лангустов и не знал, с чем их едят, с анчоусами или без, поэтому, чтобы последнее слово осталось за мной, буркнул на выходе:
Ладно, так и быть, если нет у тебя жениха, черкну пару строк, вижу, очень тебе понравился.
В парикмахерской снова засмеялись.
Подрасти сначала, жених, услышал я из-за закрытой двери.
Все лето я проводил у бабушки с дедушкой в небольшом старинном городке среди колокольного звона множества церквей и пасущихся коз. Мои друзья, ровесники Настя и Данила, составляли нашу компанию не разлей вода. Когда вчера после стрижки я заявился домой, бабушка всплеснула руками:
Боже мой, что с тобой сделали, за что? Совсем стричь не умеют. И повернулась к деду: Я тебя, старый, больше в парикмахерскую не пущу.
А дед спросил:
Кто тебя так оболванил?
Как им объяснить, что у меня на голове последний писк моды. Поэтому сейчас, стоя у калитки Настиного дома, я ожидал какой-нибудь едкой реплики. Анна Николаевна внимательно с ног до головы оглядела нас с Данилой и культурно промолчала. У Насти был с собой рюкзак, который я взял и закинул на плечо. С собой я прихватил только бинокль. У Данилы в руках был целлофановый пакет. Можно было трогаться в путь. Анна Николаевна давала последние наставления:
Пасеку у деда обходите стороной. Пчелы не дай бог вас покусают.
А пасека большая? спросил
Данила.
Я не придал значения его вопросу.
Большая, ответила Анна Николаевна. Идите, а то опоздаете на автобус.
Когда мы отошли от дома метров на сто, Данила передал мне свой пакет и, сказав, что нас догонит, побежал по направлению к своему дому. Я подумал, что он решил переодеться, глядя на нас с Настей. Заглянув в его пакет, я увидел шорты, майку и тапочки. Выходит, нет. Куда же он понесся? Мы с Настей торопливым шагом шли к автобусной станции. Мне хотелось у нее уточнить деликатный вопрос: кого же все-таки первым пригласила она сопровождать себя, Данилу или меня? Роль второго плана била по моему самолюбию. Только я собрался невинно сформулировать вопрос, как Настя, догадавшись, о чем пойдет разговор, перевела его в другую, невыигрышную для меня плоскость.
Прическа твоя мне нравится, сказала она.
После той критики, которую я слышал второй день, слова в ее устах были как бальзам на израненную душу. Я на всякий случай покосился, постаравшись удостовериться в ее искренности. На лице подружки сияла благожелательная улыбка. Никакого подвоха, это не сочувственный взгляд Данилы. Смутившись, я начал непроизвольно краснеть. Теперь, конечно, вопрос о первенстве будет звучать слишком вызывающе. Погладили тебя по шерстке, чего еще надо, иди и сопи в две дырочки. А Настя стала развивать эстетствующий взгляд:
Красоту не каждый чувствует и понимает. Надо быть от рождения художником или поэтом в душе, чтобы правильно воспринимать прекрасное. На это способны только единицы, личности, одухотворенные натуры.
Бальзам, разлившись по душе, по-моему, достал до пяток. Я, как кот, которому поднесли сметаны, жмурился на солнце и приготовился слушать дальше. Наконец-то оценили, и кто! Мысленно я уже начал сооружать фундамент для пьедестала, на который собиралась вознести меня Настя, когда последовал отрезвляющий душ.
Взять хотя бы твою прическу, твой чубчик, не ожидая подвоха, я благодарно посмотрел ей в глаза. В них искрился неподдельный смех. Во всем городе ты единственный такой.