Айше молчала.
Одна из лампадок догорела, и теперь Айше была освещена лишь на часть: одна половина лица и тела зачернённая косой тенью, другая медово-смуглая, с оливковым отливом. С колен Айше снова опустилась на бёдра и теперь сидела, как божок в хал-азарских молельнях недвижимая, с царственной осанкой.
Чем больше Лазар смотрел на неё, тем больше убеждался в том, что не ошибся. Любопытно, в кого она превращалась? Он бы сказал, что в змею гадюку или песчаную эфу.
Послушай, жрец. Звучный бархатный шёпот. Айше повела подбородком, и тень скользнула по её лицу. Я-то железа не боюсь. А ты?
Сердце Лазара пропустило удар.
Прошу прощения?
Да что ты. Полуулыбка, полуоскал. Оскорблённая невинность.
Перстень у тебя на пальце Слишком мутноватый и тусклый, чтобы быть настоящим.
Лазар неосознанно дёрнул рукой. Значит, пока он выкладывал Айше свои подозрения, она разглядывала его а присмотревшись, догадалась, что перстень, который он носил, был не из чёрного железа. Приложила к этому его слова и вот, пожалуйста.
А если догадалась она, могли догадаться и другие.
Лазар стиснул зубы. Сколько способов он перепробовал, чтобы обмануть чёрное железо! Зелья, заклятия, плёнки из воска и жира ничего не работало наверняка. Монашество он принял хитростью, а после раздобыл себе ложное железо и каждый день надеялся, что случайно не коснётся лишнего и что никому не придёт в голову внезапно его проверить.
Ляз-зг.
Пальцы Айше в который раз сжали прутья, дёрнули за них, но уже не игриво и не насмешливо.
Злобно.
Отчаянно.
Глаза полыхнули, как два тлеющих угля. Лицо, перечерченное тенью, исказилось от ненависти.
Нет, понял Лазар. Она не поможет ему одолеть мор взамен на жизнь и свободу, даже предлагать бессмысленно. Это опасная, хитрая женщина. И спросил сам себя: «Ну что? Хотел посмотреть, не ошибся ли в догадках насмотрелся ли?..»
Если ты признаешь свою вину, сказал он тихо, и раскаешься, тебе предложат удавку. Как помилование. Это лучше, чем сгореть на костре.
Вместо ответа Айше расхохоталась.
Пошёл ты, выплюнула она. Потом сипло рассмеялась. А на каком костре будешь гореть ты, жрец? На соседнем со мной?
Снова плевок. Ругательства. Хохот.
Скоро вы все сдохнете, шипела Айше. Не от болезни, так под саблями наших воинов. Думаешь, фар-а-аулат завершится с моей смертью? Нет, ублюдок. Нет!
Начитавшись восточных мудрецов-чародеев, Лазар предполагал, что мор неизбежно ослабнет но усмирять окончательно его придётся самому, вооружившись записями Айше.
Он молча сложил в сумку протоколы и тетради, перебросил ремень через плечо. Поднявшись, забрал фонарь лампады решил не гасить и поковылял к выходу. Он не чувствовал удовлетворения хорошо, что угадал, но оставалось ещё много работы. Разобраться с тайнописью Айше, расшифровать все тетради и выбрать из них знания не только о море, но и превращении в дахмарзу наверняка в них было и это.
Внутри царапало: нерадостно отправлять человека на костёр. Айше имела право ненавидеть, но ведь и Лазар имел право не хотеть, чтобы умирали его знакомые, а вместо Айше сгорел весь Хургитан. Только переубеждать ни в чём не стал а толку? В этой войне они по разные стороны.
Он понимал: Айше сожгут в ближайшие дни без суда и новых расследований. Хотелось бы знать, примется ли она убеждать башильеров, что Лазар тоже колдун; в любом случае, если всё получится так, как он задумал, скоро ему не будут страшны никакие проверки.
Лазар остановился у выхода, обернулся через плечо. Айше затихла в клетке, сгорбилась и больше не обращала на него внимания.
У меня к тебе последний вопрос, ханым. Лазар хмуро смотрел на её фигуру в полумраке. Можешь не отвечать. Но
Он замялся.
Каково это превращать себя в дахмарзу?
Айше приподняла голову.
Усмехнулась.
Будто отрубаешь себе руку, жрец. Звучало одновременно устало и ядовито, с пожеланием новой боли. Так говорят, но руку я не теряла.
Хмыкнула, отворачиваясь:
Вот и сравнишь.
Глава I. Монастырская тишь
деревень, ущелий и фруктовых садов.
Раны Ольжаны зажили, и на их месте остались тонкие шрамы. Чудовище больше не появлялось. Ольжане продолжали сниться дурные сны, но она пила успокаивающие отвары из пустырника и дикой мяты, которые готовил для неё Лале, и убеждала себя, что однажды это закончится, как заканчивалось всё на свете.
Она варила чечевицу, запекала овощи, покупала сыр и мясо у кубретцев из каменных домов, укрытых соломенными крышами, а ещё сливы, груши и персики, сахарные, с янтарной мякотью, и эти незамысловатые хлопоты позволяли ей чувствовать себя живой. Она выметала пыль из кибитки Лале, заботилась, чтобы у них всегда была не только еда, но и вода, мыло, хорошая ткань для заплаток на одежде и хворост для костра, а Лале, как и прежде, занимался остальным дорогой и лошадью. Он поддерживал кибитку в должном состоянии, чтобы та могла преодолевать извилистые тропы и не разваливаться по пути. Ольжана смеялась: «Мы с вами почти как семейная пара». Лале, конечно, был далёк от семейности, но ей нравилось рассуждать, каким бы он был степенным господарцем, если бы не пошёл в монахи. А когда Ольжана так его поддразнивала, Лале включался в игру и переставал хранить выражение скорбной вины.