Мне хотелось ему верить. Но я видела его силуэт на фоне окна, когда он уронил руки, оглядывая столичные трущобы. Видела, как погасла его улыбка и между бровями собрались морщины. И я чувствовала он тоже в сомнении.
Свобода да. Но его и многих других снова вырвали из привычной жизни и вышвырнули в мир, которому нет до них дела.
И мое дело как-то это возместить.
Остаток дня я прожила как в тумане. Упражнялась. Обдумывала стратегию. Вместе с Нурой, сиризенами и Зеритом склонялась над картами. Тщательно следила за Решайе и старательно латала дыры, которые проделывала у меня в груди тревога. И конечно, ничего не показывала. Я мало что умею лучше, чем скрывать колебания, вот и теперь прятала их за спокойной, гладкой как шелк самоуверенностью.
И все же, судя по тому, как за ужином поглядывал на меня Саммерин, он угадал кое-что из того, что я не хотела показать.
У тебя усталый вид, сказал он.
В его устах это прозвучало не обидно, а ласково. Был у него такой дар.
У тебя тоже.
Он тихо усмехнулся:
Не сомневаюсь.
Тревожишься за Мофа?
Макс его прикроет. От всего, от чего сумеет.
«От чего сумеет». Мы оба понимали, что это значит. Одно дело прикрыть Мофа от магии и стали, прикрыть от ран на теле. Но мы с Саммерином знали, что война ранит глубже.
Саммерин задумчиво раскручивал вино в бокале. При первом знакомстве его спокойствие показалось мне совершенно непробиваемым. А теперь я и в нем видела невысказанное сомнение, оседавшее на молчании, как туман на запотевшем стекле.
Иногда я боюсь, что всему этому не будет конца, пробормотала я.
Он помолчал, прежде чем ответить.
Иногда я тоже. Он отставил бокал, опустил глаза в стол. Но я для того так рвался в целители, чтобы чинить то, что сломалось. Пусть даже мои способности так хорошо подходят для разрушения.
«Подходят для разрушения» Я вспомнила, как выглядело исцеление
силами Саммерина: мышцы, жилы, кожа стягивались будто по собственной воле. Еще я вспомнила, как ощутила его власть над моим телом, когда не сдержала Решайе, тогда, в казарме рабов в Трелле.
Он сделал то, что был должен, и я была тому рада. Но солгала бы, сказав, что не вижу темной стороны его силы. И Саммерину, наверное, приходилось отталкивать ее так же, как мне мою.
Понимаешь, человеческое тело великолепная машина. Он говорил будто бы сам с собой. Все мускулы, сосуды, нервы безупречно согласованы. Но это согласие так легко нарушить. Боец я так себе, но на моем счету больше убитых, чем у остальных в моей части. Я убиваю умело. Вот они и не хотели меня отпускать.
При этих словах он брезгливо наморщил нос, и по спине у меня прошел озноб.
Как ты вырвался?
Я им был нужен ради Макса, когда в нем обитал Решайе. Но все равно они ждали от меня работы воина, а не целителя. Макс тогда поднажал. Сказал, что ему необходим целитель и почему бы не я, раз уж я все равно его оседлал. Слабая улыбка. Это, конечно, он так выразился.
Я улыбнулась. Конечно он.
Мне трудно представить тебя кем-то, кроме целителя, сказала я. Тебе это так подходит.
По правде сказать, Тисаана, целительство это война. Он только теперь вскинул на меня глаза, и в них под обычным спокойствием мелькнуло что-то острое и шершавое. Действуешь иногда чисто по наитию. И бывает, вопреки всем стараниям, проигрываешь бой. Исцелять по любому счету труднее, чем убивать. Но это уж всегда так. Я прошел обе дороги. Разрушать просто. Создавать трудно.
Он откинулся назад, глубоко затянулся из трубки. И когда заговорил снова, улыбка сползла с его губ.
Но дело того стоит, сказал он. Это дело всегда того стоит.
Мне выделили комнату в гостевом крыле дома. Здесь не пахло смертью, как в главных жилых помещениях, и в Решайе эта комната тоже не всколыхнула воспоминаний. Но все же я, лежа в темноте, костями чувствовала отсутствие Макса. А ведь я привыкла терять тех, кого люблю. И не ждала, что у одиночества окажутся такие острые зубы.
Решайе обвился вокруг моей боли, как струйка дыма вокруг чашечки трубки. Я чувствовала, как он перебирает и с любопытством рассматривает мою печаль.
При других обстоятельствах я бы ее отняла. Сейчас слишком устала.
«Ты знаешь это чувство?»
Я знаю печаль
«Не печаль. Скорее это»
Что «это»? Я показала ему, что пережила, оставляя за спиной Серела, как с тех пор каждую минуту мечтала его вернуть. И еще сочащуюся кровью рану от потери матери, хотя с тех пор прошло столько лет, что ее черты стерлись в памяти.
Горе пробормотал Решайе.
Я удивилась: ему понятно горе?
«Пожалуй, это можно назвать горем. Боль от чьего-то отсутствия».
Для меня было таким горем лишиться Максантариуса. Пока не появилась ты
Я подавила отвращение. Мне хотелось сказать: «Какое у тебя право грустить по нему, тосковать? После всего, что ты с ним сделал?» Но я старательно спрятала эти мысли, скрыла их там, куда Решайе не дотянуться. И спросила его:
«А что было до того?»
До того ничего не было
«А другие люди, носившие тебя в себе?»
До Максантариуса была белизна, белизна, белизна. Другие были. Но теперь они всего лишь разбитое окно в иные жизни
Запах моря, женщина глядится в зеркало, убирает от глаз медные волосы. Вкус малины.