За что эта война? За его честолюбие?
Проливая кровь на тот договор, я думала, что отдаю ее за честолюбие Сесри. Какая разница?
Разница в Зерите. Разница в Решайе.
Я сдержала его раз, сдержу и в другой. Я сумею использовать эту силу, чтобы сделать войну менее кровавой.
Ты говоришь, как Нура.
Он зарезал меня этими словами. Я вырвала у него руку, хотя и видела по лицу, что он уже раскаялся в сказанном.
А что ты от меня хочешь? огрызнулась я. Хочешь, скажу, что я хотела бы все это бросить? Хочу, Макс. Как не хотеть? Но сколько народу не могут все это бросить. Они останутся и будут страдать. Такие же девушки, как я. Ты ненавидишь Зерита за то, что он оставил меня здесь, а меня просишь поступить так же.
Что-то мелькнуло в его глазах.
Не так же.
А в чем разница? В том, что те не стоят перед тобой. Что ты не любишь их так, как любишь меня. Если ты чего-то не видишь, это не значит, что этого нет, а они так же кем-то любимы, так же для кого-то важны. Ничего не делать особая привилегия, Макс. Так многим она не досталась
Он уставился на меня, стиснув зубы, и в его глазах раскаяние смешалось с печалью и гневом.
Невозможно вести войну, не замарав рук, сказал он. Невозможно даже для тех, кто воюет за правое дело. Даже для победителя.
Я знала, он прав. Победа в треллианской войне стоила мне многих своих. Но разве у меня был выбор?
Я шагнула к нему, взяла в ладони его лицо.
Ты не обязан воевать, прошептала я. Ты и так многое отдал.
Макс прижался лбом к моему лбу, тело его находилось так близко, со всех сторон окружая теплом. Он заговорил уже без гнева, с холодной усталостью.
Тут мне выбирать не приходится, пробормотал он и прижал меня к себе.
Земля ушла у меня из-под ног. Только что я цеплялась за свои планы, держалась на краю и вот вся провалилась в него. Его запах сирень и пепел окутал меня. Я уткнулась носом ему в плечо, вдыхая этот запах. Я слышала, как вздрагивает
его дыхание: он силился не сорваться.
Я отстранилась немного, отвернула лицо, приоткрыла губы, хотя еще не знала, что с них сорвется. Но заговорить не успела он поцеловал меня, и этот поцелуй сказал все, чего он не умел вложить в слова. Несколько драгоценных секунд ничего больше не существовало, кроме нашего согласного дыхания, движения его губ, касания языка.
Осталось одно: мы живы, мы здесь, мы вместе.
Мы разделились, но не отстранились, он все еще прижимался ко мне лбом.
Прости, пробормотал он. Просто я это место
Кажется, даже эти обрывки слов дались ему с трудом. У меня ныло в груди. Разве могла я не заметить, как он переменился, шагнув в эти двери, не заметить жестокой осязаемой боли, словно он ступал по бритвенным лезвиям.
Мы не допустим, чтобы вышло, как в прошлый раз, шепнула я. Мы найдем способ.
Я твердила себе, что сумею это исполнить. И спасибо ему, что он не поймал меня на сомнении, хотя наверняка его распознал.
Он просто поцеловал меня в щеку и тихо сказал:
Я хочу тебе верить.
Глава 7 Эф
Все выжившие говорят одно и то же, повелитель, возразила Сиобан.
Она стояла перед моим отцом на коленях, у нижней из стеклистых черных ступеней, что поднимались к тронному месту темной и скользкой лестницей под аркой блестящего камня.
Отец, и моя мать, и сестра все они стояли наверху, каждый с короной на голове. У отца из «ночного стекла» поверх длинных, припорошенных пеплом каштановых волос. У матери с зубцами из витого серебра на бледном лбу и гладких исчерна-рыжих локонах почти как у меня. Право, мое сходство с матерью почти пугало. Копия, только не такая красивая, признаем честно. Щеки у меня были румянее, рот шире, глаза больше и скошены книзу, из-за чего мать всегда подшучивала, что у меня на лице вечная скорбь.
Раньше подшучивала. Давно моей матери не случалось шутить. Теперь она сидела на своем троне, глядя в пустоту, и по ее прекрасному лицу не заметно было, слышала ли она хоть слово из нашего рассказа.
Было время я его почти забыла, когда мать была умной, веселой, разговорчивой. Теперь в ней осталась только красота, а под ней все было выедено, как моль выедает шелк. И все же от нее глаз было не отвести мне никогда не бывать такой красивой.
А вот сестра безупречно воплощала грацию матери. Так же держалась, хотя наружностью больше напоминала отца: кожа смуглее, волосы светлее, и эти темные глаза как прудики ночи. Оршейд сидела рядом с матерью, благовоспитанно сложив руки на укутанных бархатом коленях, надо лбом у нее свивались серебряные завитки.
Она слабо улыбнулась мне, когда я вместе с Сиобан вошла в зал, но озабоченного взгляда не подняла.
Отец хмурился, явно еще не веря.
Невозможно, чтобы такое сотворили люди, сказал он.
Сиобан склонила голову:
Мы послали в Дом Камня шесть Клинков. Они нашли множество тел, тиирн. Насчитали шестьдесят и остановились, потому что всех не перечесть, но пойми, это лишь малая доля потерянных жизней. Может быть, кто-то и выжил, но в Атекко наши разведчики не нашли живых.
В Атекко не осталось живых? прошептала Оршейд. (Я видела, как она напугана как в детстве, когда я, негодная старшая сестра, запугивала ее сказками о призраках и чудовищах.) На весь город никого?