Нет, не подумайте, его стремление к естественности не доходило до фанатизма. Он не принадлежал ни к одному из религиозных движений, которые запрещают
своим последователям пользоваться любыми методами лечения, изобретенными после 1860, 1945 или 2020 года. Его не впечатляли заверения: "Вера твоя исцелит тебя". Не примкнул он ни к "Сроку жития" секте, адепты которой считают грехом прожить дольше, чем библейские "три раза по двадцать и еще десять", ни к "Столетним" тем, кто ограничивает свое жизненное время ста годами. Он, как и большинство из нас, готов был жить вечно, если медицинская наука будет в силах поддерживать в нем полноценную жизнь. Он был согласен на любое лечение, которое сохранило бы ему здоровье при том разрушительном образе жизни, к которому он привык.
Ему всего лишь навсего не было дела до собственной внешности.
Всевозможные модные веяния в области моделирования тела и приукрашивания лица он пропускал мимо ушей. За двадцать лет нашего знакомства он позволял себе менять только прическу, и ничего более. Он родился мужчиной во всяком случае, как-то раз он мне об этом сказал сто двадцать шесть лет назад, и всю жизнь мужчиной оставался.
Его телесный возраст неизменно был равен сорока с небольшим этот возраст он часто описывал всем, кто был готов слушать, как "лучшую пору жизни". Как следствие, Уолтер был пузат и лысоват. Но его это ничуть не беспокоило. Напротив, он считал, что главный редактор крупнейшей газеты на планете должен быть именно лысеющим и с солидным брюшком.
В прежние времена ГлавВреда Уолтера назвали бы сибаритом. Он слыл сластолюбцем и гурманом и никогда ни в чем себе не отказывал. Ему требовался новый желудок каждые два-три года, свежие легкие каждые восемь-десять лет, а сердце ему пересаживали чаще, чем большинство людей меняют уплотнители в скафандрах. Каждый раз, как он набирал пятьдесят кило сверх своего "бойцовского веса", он ложился под нож и сбрасывал килограммов семьдесят. За исключением этого Уолтер был таков, каким и казался на вид.
Когда я вошел, он сидел в своей любимой позе откинувшись на спинку кресла и водрузив огромные ножищи на антикварный стол красного дерева, на столешнице которого ни один предмет не датировался позднее чем 1880-ми годами. Лица его мне было не видно он держал перед собой распечатку моей статьи. Над бумажной завесой поднимались клубы сизого дыма.
Присаживайся, Хилди, присаживайся, пробормотал Уолтер и перевернул страницу.
Я сел и посмотрел в окно. Вид из него открывался точно такой же, как и из моего собственного, но на пять метров выше и градусов на триста шире. Я знал, что мне предстоят три, а то и пять минут ожидания. Таков был его стиль управления. Он где-то прочел, что хороший босс должен заставлять своих подчиненных ждать всегда, когда только возможно и следовал этому правилу но портил весь эффект тем, что постоянно косился на стенные часы.
Часы эти, 1860-х годов производства, некогда украшали собой стену железнодорожной станции где-то в штате Айова. Кабинет Уолтера можно было бы охарактеризовать как диккенсовский. Мебель стоила больше, чем я, по-видимому, заработаю за всю жизнь. На Луну было вывезено очень мало подлинного антиквариата. Большинство предметов старины были в музеях. А остальные по большей части принадлежали Уолтеру.
Хлам, наконец, изрек он. Ни на что не годный хлам!
Он нахмурился и швырнул статью через всю комнату. Точнее, попытался. Тонкие бумажные листы не удастся швырнуть сильно и далеко, если только их предварительно как следует не скомкать. Моя статья запорхала в воздухе и осела на пол у его ног.
Извините, Уолтер, но там просто больше не из чего
Ты хочешь знать, почему я не могу это использовать?
Нет секса.
Да, ни капельки секса! Я послал тебя написать о новой сексуальной системе, а по-твоему выходит, что в ней никакого секса и нет. Как такое может быть?
Нууу, естественно, секс там есть Но только не тот, какой нужен. Я имею в виду, что мог бы написать статью о сексе земляных червей или медуз, но она не возбудила бы никого, кроме медуз и червей.
Вот именно! Так почему же это, Хилди? Почему они хотят превратить нас в медуз?
Я изучил до тонкостей этого любимого конька моего босса, но делать было нечего пришлось на него садиться. И я ответил:
Это из той же оперы, что поиски Чаши Святого Грааля или философского камня.
Что такое философский камень?
Последний вопрос задал не Уолтер, а некто за моей спиной. И я был уверен, что знаю, кто это. Я обернулся и увидел Бренду, начинающего репортера, которая последние две недели была моей подручной, читай во всем меня копировала.
Сядь, Бренда, обронил Уолтер. Я займусь тобой через минуту.
Я проследил, как она смущенно протиснулась в кабинет, таща за собой кресло, и уселась, сложившись,
как складная линейка. Казалось, в ее теле больше суставов, чем должно быть у нормального человека острые локти, колени и прочие углы так и торчали во все стороны. Она была очень высокой и худой, как большинство молодежи. Помнится, мне говорили, что ей семнадцать и что это ее первая практика после курса профессионального обучения. Она была жизнерадостна и любопытна, как щенок, но, увы, далеко не так симпатична.