С противогазом дела у меня похуже. Хвастать нечем. Но до чего же противен мне этот противогаз п-ф-ф-ф-ф! Натянешь маску серая скользкая резина безжалостно схватывает щеки и подбородок. Круглые очки-иллюминаторы моментально запотевают, дышать невозможно, длинный хобот-гармошка несуразно
Когда уже один вид книжной обложки приводит меня в содрогание, мама торжественно вручает мне растрепанный томик, принесенный из институтской библиотеки.
Десять страниц, приказывает она.
«Ро-бин-зон Кру-зо», с трудом читаю я полустертые буквы на замахрившейся обложке. Крузо? Что это еще за мойдодыр?
Неохотно, весьма неохотно, осиливаю первую страницу, вторую, третью
Ну, прочла свою норму? Хватит на сегодня? лукаво спрашивает мама через час.
Н-нет, не прочла, вру я. А сама уже подбираюсь к пятнадцатой странице. Как интересно! Нетерпеливо дергаю под столом ногой. Неужели Робинзон погибнет? Как он выпутается из беды? Скорей, скорей вперед! И откуда что берется? Читаю, как по маслу, не запинаясь, не путаясь, не застревая в длинных словах!
Пора пить чай. На столе звякают стаканы. Режут хлеб! Я ничего не замечаю. Мама незаметно подкладывает мне кусочек, ставит рядом чашку. Все молчат. Ко мне никто ни с какими разговорами не обращается. А я в полном упоении!
Редчайший случай: родители укладываются спать раньше меня!
Можно еще, да? спрашиваю у них глазами. Для слов у меня сейчас нет времени.
Читай, дочка, читай, улыбается папа и подмигивает теперь уже не мне, а маме.
И я читаю, читаю, читаю, до самого утра, при свете зеленой настольной лампы, в объятой сном комнате. Впрочем, при чем здесь комната? Я на цветущем тропическом острове, где пряно пахнут диковинные цветы, на деревьях растут плоды, а по ветвям скачут любознательные обезьяны. И я не одна, я вместе с храбрым, изобретательным Робинзоном!
Наконец, я засыпаю, положив голову на последнюю, обмятую по краям страничку
Комендант крепости
Она поступает на работу. Несколько дней назад к нам позвонили из тети-Юлиного домоуправления и долго вели с ней деловые переговоры. Тетя в ответ только успевала изредка вставлять тихонечко:
Я понимаю Понимаю Да, да, понимаю Конечно Обязательно
Иду Как же
Повесив телефонную трубку, тетя Юля по-военному быстро в течение пятнадцати минут собрала свое вязанье, шитье, вторые очки и начала с нами прощаться. Маме даны краткие советы, как лучше «выкручиваться» с тем мизерным пайком, который мы получаем по карточкам, мне строжайшие наказы осторожно ходить по улицам и не угодить под снаряд, к папе обращена просьба беречь меня и маму и хотя бы изредка гладить самому себе брюки.
Господи, теточка, да как же ты будешь там управляться? вздыхает мама. Тебе уже не двадцать, а все шестьдесят восемь!
Это в мирное время мне было шестьдесят восемь, а сейчас двадцать, пытается шутить тетя Юля, но я вижу, что ей грустно, жалко оставлять меня без присмотра. Нам всем грустно: когда теперь свидимся? Работать тетя будет дворником, а это сейчас все равно, что быть комендантом крепости. По радио призывают: «Приведем в боевую готовность каждый дом!» А это означает: заложить мешками с песком витрины магазинов, оставляя лишь узенькие амбразуры для пулеметов; обходить по вечерам дозором весь дом, строго следя за тем, чтобы в затемнении не было ни малейшей щелочки; натаскать воды в сорокаведерные бочки, установленные на чердаке и лестничных площадках; поддерживать чистоту в бомбоубежище; дежурить на крыше во время налетов
Короче не знать покоя ни днем, ни ночью. Дворники из нашего двора ходят почерневшие, вымотанные, суровые все их слушаются и боятся. Так же будут побаиваться и тетю Юлю, хотя мне верится в это с трудом: я-то ее нисколечко не боюсь, даже тогда, когда в ответ на мои вечные поддразнивания «У тети Юли крысы косички стянули!» она делает гневное лицо.
Юля, если что, вы нам звоните, я приду, помогу, копать там, нагружать или еще чего, говорит папа.
Ладно, позвоню, соглашается тетя. Но я знаю, что не позвонит. Она никогда, ничего и ни у кого не просит даже у нас, самых близких ей родственников в Ленинграде.
Тетя надевает свой серый пуховый платок он всегда при ней, и в теплую погоду тоже.
Присядем на дорожку, приглашает мама. Мы садимся. Минута молчания. Потом мама троекратно целует тетю Юлю, и я вижу, что у них обеих глаза мокрые. Папа берет свою кепку он проводит теточку до трамвайной остановки. Я повисаю у нее на шее, а она шепчет мне на ухо сквозь слезы:
В ящичке своем, в столе, в уголочке, посмотри, когда я уйду
Оставшись в комнате одна, я устремляюсь к столу. В бумажном кульке, на котором написано «Внученьке», лежат две маленькие плюшки из серой обойной
муки, красные вязаные носочки с цветной каемкой и новенький рубль на счастье.
Дорога через мост
Но, боже мой, зачем так рано?! Работа начинается у нее в десять, а мы встали ни свет ни заря и вот уже шагаем по Шестой линии к набережной Невы. Я сонная, еле плетусь. И вообще считаю, что можно было бы не тащиться через весь город, а спокойненько доехать на трамвае или троллейбусе. Это отняло бы не более двадцати минут, а так мы будем идти больше часа, устанем и еще больше проголодаемся. Стакан чаю и ломтик черного хлеба не очень-то это роскошный завтрак. Есть от чего прийти в некоторое уныние. Но мама уныния не любит, считает, что прогулка придает человеку силы. Она идет подтянуто, легко, улыбаясь утреннему солнышку и своим мыслям. Я прихожу в негодование что это за черствость, в самом деле? Неужели она не видит, что я уже утомилась? Нарочно замедляю шаги и повисаю у нее на руке.