Там четырнадцать смертельных пунктов. Всю нашу жизнь втиснули в них. Прямо пойдешь расстрел, налево повернешь пуля в лоб, назад сунешься виселица. Нам принесли новый порядок, Соня. Но мы будем жить по своим правилам.
На главной улице города женщины и девушки чистили тротуар, засыпали щели-убежища. Исподлобья бросали озлобленные взгляды на фашистских надсмотрщиков.
Иванову и Богоявленскую остановили. Длинный офицер что-то сказал по-немецки.
По-русски! потребовала Августа Гавриловна. Не понимаю.
К ним подошел переводчик и безразличным тоном процедил сквозь зубы:
Он даст вам работу. За это получите хлеб. Подтолкнув, их повели по улице. Заставили войти в подъезд жилого дома. На втором этаже пожилой солдат сунул Соне в руки сапоги и щетку, а Богоявленской ведро. Приказал со двора принести воды.
Сторонясь немцев, тащивших стулья, они спустились вниз. Не оглядываясь, пересекли улицу и скрылись. Бросили ведро, сапоги и щетку и выскочили на Седьмую линию. Запыхавшиеся, встревоженные прибежали домой.
Неля еще спала. Соня наклонилась над кроваткой. Тяжело колотилось сердце... Вот так выйдешь на улицу, а тебя поймают и, как рабыню, заставят чистить чужие сапоги, мыть грязные полы. Почему? Кто они такие?
Нет, Соня. Нет и нет! Нужно что-то делать, заговорила Августа Гавриловна горячо. Мы должны поднимать людей против врагов.
Нужно устроиться на работу, отозвалась тихо Иванова. Тогда легче будет все сделать. Найти бы подходящее место.
А как же Неля?
Буду оставлять дома. Она тихая...
Дом Советов гордость довоенного Сталино. Из железа и бетона, с широкими окнами, здание стояло среди домов еще дореволюционной кладки и олицетворяло новую жизнь. Широкоплечее, оно возвышалось на одном из шести городских холмов. По утрам солнце смотрелось в огромные окна и, отражаясь, золотыми бликами ложилось на газоны и асфальт центральной улицы. В Доме Советов размещались областные партийные и советские организации. Здесь находился и отдел уполномоченного наркомата заготовок. Находился...
Теперь при входе в здание висела металлическая доска с готическим шрифтом, оповещавшая, что дом принадлежит Герману Герингу. Богоявленская прочла надпись и направилась на противоположную сторону улицы
В бывшей газетной витрине висел геббельсовский плакат «У нас и у них». На другой половине витрины были приклеены два приказа о незамедлительном возвращении на прежние места работников областных организаций и об обязательной регистрации всех евреев и коммунистов. «Их расстреляют, подумала Августа Гавриловна; и обеспокоенно оглянулась. Где же Соня?»
Она вскоре появилась из-за угла Школьного пpoспекта.
Не ругайте меня, сказала Иванова, глубоко дыша. Насилу решилась оставить Нелю.
Парадные двери Дома Советов не закрывались. Горожане в сопровождении солдат перетаскивали мебель в Дом госучреждений.
Зайдем, предложила Богоявленская. Женщины поднялись по широкой
лестнице, заглянули в пустую комнату, где недавно стояли у окна, провожая Сониного мужа. За окном все та же улица. Только куда ни посмотришь серо-зеленые шинели да навьюженные мебелью местные жители. Оккупанты устраивались на квартиры. На тротуары выгружали из машин чугунные печки с трубами.
Соня, а они ведь собираются зимовать, сказала Богоявленская.
Вдруг открылась дверь и показалась голова немца. Женщины оторопели.
Шнель! Шнель! зашумел солдат.
Черт тебя возьми! выругалась Соня. Откуда ты взялся?
У немца на лбу собрались морщины, глаза округлились.
Черт нет! Фрау делайт папир! закричал он и куда-то побежал, оставив дверь открытой.
Бежим и мы, прошептала Августа Гавриловна. На цыпочках вышли в коридор и увидели солдата.
Он волочил два рулона бумаги. Остановился и поманил женщин пальцем. Подтащил бумагу к стене и в окно указал на Дом госучреждений.
Ту-да!
Взвалил бумагу на плечи Богоявленской, а потом Ивановой.
В сердце им ударила горькая обида: как верблюдов навьючили и заставили тащить... Не доходя до здания госучреждений, они остановились и почти одновременно прошептали:
Домой.
Бумагу спрятали на чердаке. Закрыли сухой травой, приготовленной уехавшими хозяевами для козы.
Начало сделано, Соня. Только начало, проговорила довольная Августа Гавриловна. А теперь мне пора. Моя доченька, наверное, заждалась. Встретимся завтра.
Ноябрьский промозглый туман заполонил предрассветный город, клубился над прудами и густой пеленой вползал в улицы. От него несло гнетущей сыростью болота и горьким дымом пожарищ. Туман и тишина. Еще недавно голосистый от гудков и от заливистых трамвайных звонков, возбужденный и радостный от смеха ребят, ныне город походил на склеп.
Пока Богоявленская шла со Стандарта к Дому госучреждений, туман немного рассеялся.
В вестибюле длинного трехэтажного красного здания толпились люди. На лестничной площадке между первым и вторым этажами стояли два немца. Богоявленская услыхала последние слова подслеповатого офицера в роговых очках:
Кто будет работать получит хлеб. Записывайтесь на работу по своей специальности. Кто зарегистрировался, идите в свои отделы. Кто нет регистрируйтесь по своей специальности.