Как же не дать средств для подания помощи судам, подходящим к пустынным берегам с продовольствием, а через неимение этих средств предоставлять людей, живущих в пустынях, рисковать снабжением в продовольствии, без которого они в суровом климате остаются аки птицы небесные, не имея что съесть. Но у птиц крылья есть, они долетят к пище, а человеку невозможно по пустыням перескочить 1,200 верст до первого жилья города Якутска.
Я предвижу, заключает адмирал, если не отменится в таких способах снабжение продовольствием Удского и Охотского краев, как произведено в 1858 году, то бедствия судов и людей будут неизбежно повторяться и впредь».
По поводу этой записки возбуждена была переписка с генерал-губернатором Восточной Сибири и начальником Приморской области и командиром портов Восточного океана, пославшим ветхий тендер в столь позднее время года. Адмирал-губернатор Приморской области отвечал, что в то время в Николаевске-на-Амуре не было другого судна и потому он послал «Камчадал», причем, между прочим, объяснил, что командир погибшего судна не видел опасности плавания.
Генерал-аудиториат, рассмотрев следственное дело и соображая все обстоятельства, нашел, что соображения, высказанные в записке адмирала Завойка, вполне основательны, что тендер «Камчадал» едва ли мог считаться благонадежным для зимнего плавания и что объяснения местного начальства, что командир «Камчадала» полагал плавание безопасным, не могут быть признаны достаточными для устранения сомнений о том, «не вследствие ли слишком позднего и несвоевременного отправления тендера Камчадал последовала гибель оного и всей бывшей на нем команды».
Несмотря на такое заключение генерал-аудиториата, он однако не нашел «достаточных оснований» к положительному обвинению кого-либо в самой погибели тендера и направлению дела к судебному разбирательству и постановил: «Следственное о сем дело оставить без дальнейших последствий», поставив лишь на вид главному портовому начальству в портах Восточного океана вышеупомянутые соображения генерал-аудиториата, «для предупреждения на будущее время подобных гибельных последствий, которые в известных случаях могут быть нередко предотвращаемы благовременной заботливостью и ближайшей попечительностью местного начальства».
И затем дело о гибели «Камчадала» было предано забвению. Не забыли о несчастном тендере и, быть может, о предполагаемых виновниках его гибели, лишь семьи почивших.
III. ВЗРЫВ "ПЛАСТУНА"
Нечего и прибавлять, что моряки, возвращавшиеся домой, были в самом радостном настроении.
Еще накануне с флагманского корвета был сделан сигнал: «Имеете время привести судно в порядок», и на всех судах эскадры прибрались: чистились, красились, мылись, скоблились, чтобы явиться домой в том нарядном, безукоризненном виде, каким вообще отличаются военные суда.
На «Пластуне» в этот день приводили в порядок и вычищали крюйт-камеру, небольшое, тщательно закрытое место в передней части судна, быстро наполняемое водой, в случае необходимости, где хранятся порох, снаряды и всё, касающееся артиллерийского снабжения. Разумеется, были приняты все обычные меры предосторожности, обязательные в таких случаях: все огни были потушены на клипере, команда вызвана наверх, и в крюйт-камеру для ее очистки отправились заведующий ей артиллерийский унтер-офицер Савельев и пять человек матросов, которые работали там при особо устроенном, герметически закрытом фонаре, зажигаемом извне, под непосредственным наблюдением старшего офицера и ревизора.
К пяти часам пополудни все работы в крюйт-камере были окончены и, по показанию одного из немногих оставшихся в живых свидетелей, в ней еще находился лишь один унтер-офицер Савельев, как в пять часов восемь минут раздался страшный взрыв
«Мы бросились наверх, так описывает первый момент после взрыва бывший на Новике доктор Вышеславцев, известный автор Очерков кругосветного плавания пером и карандашом, Пластун еще шел Вся передняя его часть от грот-мачты была закрыта массой белого, тяжелого
в крюйт-камере находился один унтер-офицер Савельев, то и то, и другое могло произойти непосредственно от него.
Подозрение на то, что клипер был умышленно взорван Савельевым, высказано было перед следственной комиссией артиллерийским же кондуктором Федоровым. По его словам, Савельев мог быть озлоблен на командира. Обращение с командой было худое, команда не любила своего капитана за его жестокое обращение. За всякую малость, если кто плюнет на палубу, давал по сто линьков. Однажды старший офицер потребовал от баталера уксусу, и когда тот ответил ему: «Вы не пустили меня без приказания командира на берег, то и я без приказания командира не могу вам дать уксусу», то старший офицер подал рапорт командиру и дал баталеру 328 линьков.
По словам того же свидетеля, обращение с Савельевым было невозможное: его очень часто били и наказывали линьками как сам командир, так и старший офицер. Однажды Савельев, по приказанию старшего офицера, за нечистоту в крюйт-камере, был привязан на баке к бушприту, руки назад. Раз дали ему пять линьков за то, что в кубрике, за которым он смотрел, валялась матросская шинель. Федоров тем более предполагает умышленность взрыва со стороны Савельева, что старший офицер велел Савельеву, по окончании работ в крюйт-камере в день взрыва, идти на бак, и слышал, что приказано было приготовить линьки для наказания его. Савельев же во время работ был заметно выпивши он выпил две чарки рома, а хмельной он был отчаянный и не слушал в то время даже офицеров. Трезвый он был смирный. Пьянствовать начал Савельев по выходе из Николаевска и в Шербурге купил у матроса Макарова за месяц вперед винную порцию.