Я прикрыл письмо рукой. Он подошёл к столу и взял письмо. Взял совершенно спокойно и уверенно, как будто так и должно быть. Затем он опустился на скамью и стал читать.
Так, сказал он, окончив чтение, так-так. Вот ты какой. Значит, с ними заодно. Не ожидал от тебя, Принхен, не ожидал.
Он пристально посмотрел на меня своими водянистыми глазами.
Взгляд сквозил неприязнью.
Отчего же? заикаясь, ответил я.
Не увёртывайся, юнга. Ты знаешь точно так же, как и я, что здесь происходит. Но я хотел бы тебе вот что сказать: в такой игре честный моряк не должен участвовать! Да, конечно, всё плавание мы не получаем ничего, кроме жратвы для свиней! Да, конечно, «Старик» на этот раз скуп до бесстыдства. Но только поэтому всё бросить всё плавание и вообще всё это?!
Он сделал широкое движение рукой в сторону моря, которое блестело в полуденном свете.
Наклонившись ко мне и чеканя слова, как будто забивая гвозди в крышку стола, он сказал:
Надеюсь, что ты не свяжешься с этими молодцами.
Потом он встал рывком, так, что скамья под ним грохнулась о переборку, и, тяжело ступая, вышел наружу. Я проводил его благодарным взглядом. И к письму матери больше не возвращался
Ночью ветер повернул к зюйд-весту, и утром мы почуяли запах берега. Это был незнакомый, крепкий запах. Он напоминал аромат леса, нагретого солнцем. Время от времени мимо проплывали громадные круглые медузы. Они выставляли над водой тонкие плёночные плавники, которые, как паруса, увлекали их ветром.
В пять часов поутру впередсмотрящий доложил о том, что видит берег. Часом позже мы все увидели его: плоское, белесое побережье в лучах солнца. Пока мы, галсируя против ветра, вошли в залив и встали на якорь на рейде Пенсаколы, наступил вечер.
После нашего разговора у люка тросовой выгородки Циппель больше ко мне не подходил. Только на следующее утро после прибытия в Пенсаколу он снова обратился ко мне. Мы стояли перед каютой второго помощника, чтобы получить задаток перед увольнением на берег.
Ну, что, уходишь с нами? спросил он вполголоса.
Я отрицательно покачал головой. Затем мы стали смотреть на берег в разные стороны. Мне было тягостно, так как я, несмотря ни на что, сдружился с Циппелем. И даже сейчас, когда он косился на меня, он оставался хорошим приятелем.
В каюте второго помощника нас ждало разочарование: матросы получили по три доллара, ученики по два, а юнги вообще ничего.
Воспитательная мера господина капитана, сказал второй помощник, ухмыляясь.
После обеда всех увольняющихся перевезли на берег на моторном баркасе.
Город спал в ярком полуденном солнце. Это был удивительный город. Роскошные торговые дома соседствовали с глиняными лачугами и клетушками из гофрированной жести. Их разделяли незастроенные участки, заваленные мусором. Хилые пальмы, припудренные пылью, как и всё остальное, тянулись рядами по обеим сторонам улиц.
Я неторопливо прогуливался по улицам, рассматривая витрины магазинов и останавливаясь у кафе, в которых бронзовые от загара люди потели под палящими лучами солнца. Но я никуда не мог зайти. У меня не было ни гроша.
Медленно пошёл я к гавани. По длинной, прямой улице, которая упиралась прямо в море, навстречу мне ехала повозка. Это была маленькая одноосная тележка, запряжённая мулом и битком забитая людьми. Я услышал их голоса уже издалека. Это был Штокс со своей компанией. На козлах сидел желтокожий метис с жёсткой щёткой чёрных усов и безучастно смотрел прямо.
Проезжая мимо, они повернулись ко мне и кричали наперебой, размахивая бутылками с «Лунным светом». Но не остановились.
Повозка была слишком мала, чтобы вместить всех. Как рой вьющихся пчёл, свисали они с неё. Я провожал их взглядом, пока они не исчезли в клубах белой пыли
В гавани мне пришлось долго ждать оказии к «Гамбургу». Наконец прибыл наш боцман и забрал меня с собой.
Ну, Принтье, доброжелательно обратился он ко мне, испытал счастье? Дамы, небось, требовали гарантий жениться?
И он раскатисто рассмеялся, обнажив изъеденные чёрные остатки зубов.
На борту я сразу отправился в кубрик. «Синагога» была пуста. И всё судно затихло, как если бы оно спало. Был слышен только слабый плеск воды у якорной цепи. Я заполз в свою койку и вскоре заснул
Проснись, Принтье, просыпайся же!
Это был Циппель. От него несло спиртным, и его лицо было красным и радостным, как детский воздушный шар. Это легко было разглядеть даже при слабом свете маленькой керосиновой лампы, качавшейся у подволока.
Принтье, сейчас мы сбегаем, зашептал он, увидев, что я проснулся. Я хотел только сказать тебе «чюс» и затем
Он наклонился, поднял обитый железом рундук со своими пожитками и с размаху брякнул его прямо на мои ноги.
Эти вещи я не могу уложить в вещевой мешок. Принеси-ка их мне завтра во второй половине дня в кафе «Чикута», слышишь?
Но
Однако он не захотел меня дальше слушать.
Чюс, малыш Прин, лепетал он, ты дерьмовый пёс в моих глазах, потому что ты отказался идти вместе Но ты мой друг, Прин, ты мой дружище!
Тихо! раздался сверху злой голос Виташека.