Подъём! Подъём! Подъём!..
Это было старой шуткой. Команда побудки, которой по утрам поднимались из коек свободные от вахты, предназначалась для червей в сухарях. При стуке сухаря по крышке стола они сыпались из своих нор и расползались в разные стороны. Тут их сметали в кучу и растаптывали.
Но на этот раз «шутка» означала нечто иное. Внезапно все схватили свои сухари и стали тоже барабанить ими по столу. Это напоминало дробь барабана. И вступил хор хриплых голосов:
Подъём! Подъём! Подъём!..
Вдруг сквозь шум в кубрике послышался голос капитана. По-видимому, он спустился со шканцев и теперь стоял прямо у входа в «синагогу».
Боцман, сказал он, я полагаю, мы должны успокоить этот кубрик!
И тотчас прогремел грозный голос боцмана:
Чёрт побери! Тихо вы там, в «синагоге»!
Все они такие правильные, послышался чей-то приглушённый голос, для нашего брата они не только кофе пожалеют, а палец о палец не ударят.
Да уж, а вид такой благочестивый, добавил Штокс, как будто он компаньон самого господа Бога. Видели бы вы его во время последнего плавания в Фёрт-оф-Форте
Окинув взглядом своих слушателей, он продолжал:
Нам нужно было пройти под мостом. С лоцманом. «С вашими мачтами вы не пройдёте в прилив под мостом», сказал лоцман. «Пройдём, возразил Шлангенгрипер, я рассчитал это». Дело в том, что ожидание следующего отлива стоило два фунта дополнительной платы лоцману, и эти два фунта лежали камнем на душе. «Хорошо, кэптен, ответил лоцман, но на вашу ответственность». Шлангенгрипер молча ушёл в штурманскую рубку А позже, когда я счищал ржавчину с фок-мачты, ко мне подошёл Иверсен, второй рулевой, и сказал: «Штокс, загляни-ка с кормы в штурманскую рубку! Это надо видеть!» Я пошёл и заглянул туда снаружи в иллюминатор. Там, стоя ничком на коленях и обхватив руками голову, молился Шлангенгрипер. Он просил «дорогого Господа Бога» о том, чтобы Он не наказал его за скупость, и чтобы концы мачт остались целыми. Он лежал так до тех пор, пока мы не прошли под мостом. Полкоманды успело на него посмотреть Правда, нам и на самом деле удалось проскочить с невредимыми мачтами. Но в последующие дни, проходя мимо Шлангенгрипера, мы хлопали себя по коленям.
Раздался смех.
Надеюсь, он не молится о том, чтобы лишить нас ещё и солонины в мисках, сказал Шлегельсбергер.
Мы увидели, как наискосок через палубу к «синагоге» бежит Йессен. Задыхаясь, он возмущённо затараторил:
Дети мои, я с камбуза! Там Балкенхоль и пьёт молоко! Я сам видел! У пасти большая банка сгущённого молока и слышно только: «клук-клук-клук»!
Это возымело такое действие, как будто у всех разом открылся выход накопленной ярости. В «синагоге» крик и ругань: «Эта коварная свинья этот жид ну, держись, собака, мы засунем тебе это»
И затем Виташек сказал веско и важно, как председатель суда присяжных:
Сегодня ночью мы этому коку устроим
Наступившая ночь была тёмной, свет звёзд заслоняло знойное марево, только тонкий золотой серп луны пробивался между облаками.
До полуночи мы были свободны от вахты. В десять часов мы украдкой, в чулках, пробрались на бак. Дверь на камбуз была открыта. На камбузе сидел кок Балкенхоль и писал. На его лысом темени отражался свет керосиновых ламп. Мы столпились в тени у входа, и Циппель жалобным голосом выкрикнул:
Балкенхоль!
Кок поднял голову. Его выпученные тёмные глаза с любопытством и недоверием вглядывались в темноту.
Балкенхоль! повторил Циппель вкрадчивым, умоляющим тоном.
Балкенхоль откашлялся.
Кто здесь? спросил он настороженно.
Дай мне, пожалуйста, кружку кипятка, промямлил Циппель.
Нет! наотрез отказал Балкенхоль как всегда, когда мы его о чём-нибудь просили.
Некоторое время было тихо. Мы думали уже, что Балкенхоль заметил нас, настолько пристально смотрел он в темноту, где мы стояли. Но он только сказал:
А вообще, если тебе чего-то от меня нужно, зайди.
Не могу, ответил Циппель.
И жалобно добавил:
Моя нога, ох, моя нога
У Балкенхоля проснулось любопытство. Он встал и, переваливаясь с ноги на ногу, осторожно и недоверчиво вышел на палубу.
В следующее мгновение из темноты за дверью вынырнули две тени, набросились на него и с быстротой призраков утащили на ростры в тёмный проём за спасательными шлюпками. Оттуда послышались дробные удары, подобно тем, что раздавались по воскресеньям, когда Балкенхоль делал отбивные котлеты. И в промежутке между ними его приглушённый жалобный голос:
За что? Что вам от меня нужно? Я ничего вам не сделал!
Как ничего не сделал?! ответил злобный голос. А кто всё время варил нам отвратительную баланду?!
Тут вступил второй голос:
А наше молоко кто выпил, потная свинья?!
Я выпил молоко?.. Никогда в жизни!..
Не лги! Йессен видел!
Голос Балкенхоля перешёл на визг:
Это подлая собачья ложь я только вылизал пустую банку, которая осталась от «Старика» Там не было и трёх капель!.. Так вот вы какие! Когда Шлангенгрипер разрешает давать вам молоко, то я здесь не при чём, и вы молчите! И вы гнёте спину перед ним: «Так точно, господин капитан Спасибо, прекрасно, господин капитан!» И подставляете ему задницу А когда он запретил выдавать «напиток вахтенных», то получается, что это я у вас его отнял? За что вы меня-то лупите? Шли бы вы на шканцы и сказали всё прямо в лицо «Старику», если вы настоящие парни!..