Моряки похлопали его по плечу, сочувственно поглядывая.
Вот и повелел царь-батюшка, продолжил Митька, смахнув одинокую слезу, устроить в старой крепости карантин. Там цельный городок. Лазарет, домики, деревья. Хорошее место, не жарко. Посидишь две недели поймешь.
Я впечатлился не на шутку. Ладно, две недели взаперти. Но болезни, да еще какие! Кто знает, что везут с собой наши соседи по палубе? Чувствовал себя ягненком, которого ведут на закланье, испытывая одновременно страх за сестру с племянником.
Настроение еще больше испортила погода.
Ближе к вечеру качка усилилась. Пароход взлетал на волнах так, что лопасти порой впустую молотили по воздуху. Моряки поставили штормовые паруса.
Дамы из первого класса не выдержали и выбрались наверх. Им стали устраивать постели прямо на палубе. В толпе палубных пассажиров на баке поднялся вой и плач. Кто-то истово молился, сестра не отставала. Матросы носились мимо с озабоченными лицами.
Так и промучились
всю ночь.
А на утро выглянуло солнце, разогнав тучи. Волнение улеглось. Пароход уверенно держал курс на север. Незадолго до подачи утреннего чая прошли устье Дуная, потом миновали каменную блямбу на воде пустынный остров Федониси.
Когда склянки на корабле пробили четыре часа пополудни, впереди по курсу что-то забелело.
Одесса! пояснил мне Митька.
Мы стояли на самом носу у ограждения позади бушприта и вглядывались в приближающийся берег. Высокие скалы, увенчанные парадными зданиями, еще не были видны во всех подробностях, но уже накатывало волнение от предстоящей встречи.
Что за странное облако над городом? спросил я матроса.
Так ведь пыль! охотно пояснил мне Митька.
Пыль? переспросил я удивленно.
Еще какая! Летит с песков за Привозом и со степи. Ее возчики-чумаки своими обозами поднимают только держись!
Чумаки?
Казаки. Везут зерно с Умани, а потом на Сиваш, за солью.
Эх, Одесса, жемчужина у моря! Ты, оказывается, пыльная красавица!
В порт зашли до вечерних сумерек в левый, Карантинный, а не в правый, Практический. Встали на рейде.
Тут же подошел весельный баркас, в который загрузилась вся компания Бутенева и Нарышкиной. Белая кость, ей карантин не грозил.
С баркаса на борт поднялся таможенный офицер в кителе темно-зеленого сукна и фуражке. Перед ним построили в ряд вдоль борта всех пассажиров.
Господа, у кого есть письма шаг вперед, положить на палубу и вернуться на место! скомандовал он и продублировал свой приказ на четырех языках.
Пассажиры выполнили требование, на темном дереве палубы забелели прямоугольники писем.
Вперед выступили трое солдат с замотанными лицами. Один подхватывал письма щипцами и засовывал их в горячий железный ящик, который держал на вытянутых руках второй солдат. Третий окуривал их дымом. Тут все было серьезно устроено, без скидок на русский авось.
Господа! За исключением средств гигиены и книг, которые будут проверены отдельно на предмет разрешения их ввоза на территорию Империи, все остальные свои вещи и багаж вы оставляете на борту. Они будут доставлены в специальное помещение, где будут подвергнуты дезинфекции путем окуривания дымом.
На палубе поднялась суматоха. Таможенник и солдаты терпеливо ждали, пока все соберутся. Далее последовала погрузка на лодки и переезд на берег на тендерах.
Снова плотной группой в сопровождении держащихся на расстоянии солдат мы проследовали в здание в конце пирса. Все перемешались между собой, вся предварительная процедура своим нечеловеческим автоматизмом полностью стерла сословные границы.
Внутри здания мы попали в зал, разделенный легкими перегородками. Там нас поджидали чиновники для проверки документов. Но прежде, чем к ним попасть, нас осмотрел доктор. Он приказал нам расстегнуть пуговицы на рубашках и брюках и хорошенько похлопать ладонями под мышками и в паху.
Это те места, где впервые проявляются смертельные язвы. Прошу прощения за причиненные неудобства и оскорбление вашей нравственности, но я выполняю свой долг! пояснил он бесстрастно.
К чиновникам выстроилось несколько очередей. Прием нашей вёл офицер в шикарном мундире, расшитым золотым позументом. Два американца, судя по их произношению, стояли перед нами и не переставали им восхищаться.
Глубокоуважаемый мистер Стефенс, не кажется ли вам, что офицеру с таким благородным лицом и манерами пристало находиться не здесь, в преддверии Чистилища, а в петербургской гостиной?
Сам не перестаю удивляться, сэр. Он свободно говорит на том языке, на котором к нему обращается любой пассажир. Весь его вид и образ действий свидетельствуют, что перед нами человек глубокой культуры и отменный полиглот.
Так и было: офицер свободно заговорил со мной на греческом, чтобы Марии были понятны его вопросы. Он осведомился о цели нашего визита, проверил наши бумаги и сообщил, что мы прибыли во владения его Императорского Величества Николая Первого.
Пока шел пограничный контроль, на улице стемнело. Солдаты, поджидавшие нас, зажгли факелы.
Нас осталось около 30 человек. Мы столпились у выхода из здания, не понимая, чего ожидать далее. К нам верхом на лошади выехал бравый офицер в годах и, не приближаясь к нам, закричал: