«Только не Севастополь и не Балаклава,
мое послезнание тут же заработало. Там будет война».
А сейчас там, насколько я понимаю, идет колонизация края. При деятельном Воронцове возводятся дворцы и дороги. И нет такой конкуренции, как в Одессе, в которой грекам скоро станет тесно с евреями. А на ЮБК потянется все цвет страны от императоров до Чехова с Айвазовским. И застолбить там место отличная идея.
Как ни странно, я спокойно воспринял то, что нашел решение задачи и дорогу к выполнению моего обещания Марии. К слову, радоваться пока было рано. Тут еще предстоит работа.
«Мы едем туда со Спенсером. Значит, нужно опять идти к нему с поклоном, чтобы в Крыму дал мне время на устройство сестры. Плевать, могу и в ногах поваляться. А уже на месте я разберусь. Одно можно говорить с уверенностью: при всех исходах, Крым все равно лучше, чем Одесса!»
И как так удачно вышло, что мы договорились поздно вечером прошвырнуться по кабачкам!
Прибежал, запыхавшись, к назначенному часу на встречу со Спенсером к памятнику Ришелье.
Какой-то умник в толпе, окружавшей статую, с важным видом пояснял: мол, в левой руке у дюка бумаги, а правая указует на море. Поскольку слева был суд, он на полном серьезе утверждал:
Як маэш там судиться, то лучше в морi утопиться!
Я про себя поржал над легковерной публикой, внимавшей местным приколам со сосредоточенным видом. Разглядел в толпе простаков и своего биг-босса.
Мистер Спенсер! Я здесь, замахал ему руками.
О, Коста! Не забывайте про манеры! Вы не мельница, чтобы крутить руками!
Прощения просим!
Куда отправимся? проигнорировал мои извинения англичанин.
Чего угодно душе вашей милости?
Я прямиком с обеда у Нарышкиных, проигнорировал мое ёрничание Эдмонд. Боже, как это скучно! Лев, местный губернатор, самое сонное существо на свете! Мадам Ольга, безусловно, сверкала, но ее супруг Болтают, что он спит два дня из трех. Его общество невообразимая тоска! Желаю напиться!
Винные погреба Греческой улицы к вашим услугам!
Ни секунды не сомневался, Коста, что вы времени зря не теряли! Наверное, уже успели закрутить роман с какой-нибудь прекрасной гречанкой?
Так ведь сестра! я в конец ободесситился.
Да уж Родственники это гири на ногах настоящих повес! Но винные погреба это прекрасно! Ведите меня, мой Вергилий, в пучину распущенности и мужских удовольствий!
Первым делом мы отправились к итальянцам, в кантину.
Скатившись вниз по темным ступенькам в настоящее подземелье, мы словно нырнули в вокзальное «море». Под темными сводами, где играли тени от света множества свечей, царил такой гомон хоть уши затыкай. Экспрессивные итальянцы будто задались целью перекричать соседние столики. Крики, ругань, одиночный певец, тщетно пытавшийся выводить арию все смешивалось в дикую какофонию.
Не гармонично, печально заключил Спенсер, потягивая красное из Тосканы. То ли дело у нас, в Лондоне. Вечером, после рабочего дня, прямо на улице у пабов, ставят пустые бочки вместо столиков, и вокруг собираются любители пропустить пинту эля или глоток бордоского, распевая моряцкие баллады. Я мечтал насладиться пением хористов оперного театра, но эти измученные люди, видимо, лечат свои усталые глотки исключительно вином.
В таком случае, синьоры, обратился к нам завсегдатай погребка, пристроившийся по соседству за столиком, вам стоит наведаться к французам. Они большие любители хорового пения.
Мы решили последовать его совету. Отправились к французам на угол Дерибасовской и Генуэзской.
Итальянец не обманул. Винный подвал нас встретил стройным пением десятка голосов, а не воплями разошедшихся «пивцов».
Спенсер с удовольствием уселся за столиком, заказал нам бургундского, позабыв о правиле не смешивать белое с красным, и принялся мне переводить песни, что с энтузиазмом и театральной вычурностью распевали посетители кабачка.
Эти французы все поголовно революционеры! Они горланят песни Беранже, который не так давно складывал баррикады на улицах Парижа. Сейчас они поют о несчастной девушке-игрунье, подруге бедняка-поэта, у которой одна юбка за душой.
Запевалой выступал местный кабатчик, выводивший свою партию твердо, но задушевно. Посетители подхватывали, порой с азартом стуча кружками с вином по столу.
Особенно разошлись, когда полилась песня про добряка короля Ивето, ложившегося рано, встававшего поздно и отлично спавшего без славы, как перевел мне Эдмонд. Он уже изрядно набрался и вместе со всеми кричал, хохоча:
Quel bon petit roi cétait là![2]
Мой спутник разошелся не на шутку. Заказал еще кувшинчик дешевого по местным меркам
вина и попытался мне втолковать, что означает «маленький пьяный человечек». О нем голосили веселые французы:
Как яблочко румян,
Одет весьма беспечно,
Не то, чтоб очень пьян,
Но весел бесконечно.[3]
Певцы старательно подражали актерам драматического театра, пытаясь в отдельные моменты изобразить позу то грозно, то жалостливо, то отчаянно-бесшабашно. Среди них особенно выделялся один неаполитанец, судя по его манере разговаривать руками.
Он, не в силах усидеть за столиком, вскакивал на ноги и скорее вопил, чем пел. Его то и дело усаживал на место хмурый француз: его больше интересовало вино, чем пение товарища. Экспрессия собутыльника его явно раздражала. Он что-то сердито выговаривал провинившемуся итальянцу, постоянно хватаясь за пояс или поправляя красный колпак санкюлота. Неаполитанец отшучивался, но под конец стал отвечать зло и с вызовом. В его руке мелькнула опасная бритва.