Под «памятником», как я понял, она имела в виду статую Дюка. Я сцапал одевшегося племянника за руку и решительно направился на Бульвары или, говоря на местном слэнге, на Променад.
Сестре пришлось прибавить ходу, чтобы не отстать. Адаша стояла в дверях. Смотрела вслед. Махнула рукой.
Сестра нагнала нас, пристроилась рядом и тут же принялась дергать меня за рукав. Я отреагировал, посмотрел на неё. Вид у неё был заговорщицкий.
Что? недоумевал я.
Ты почему Адонию с нами не позвал? с видом бывалого подпольщика зашептала. Она ждала. Видела я, как она на тебя смотрела.
Я рассмеялся как мне все это было знакомо! Сестричка, как все греческие женщины, включила режим свахи. Что бы с этим миром не случилось, а греческие мамы и сестры не могут спокойно жить, пока не пристроят своих сыновей и братьев. Львиная доля их жизни уходит на поиск «хорошей девушки из хорошей семьи». Разрабатываются тайные операции по сведению одиноких! И вот уже ни о чем не подозревающие парень и девушка «случайно» сталкиваются, или «хорошую девушку из хорошей семьи» посылают за солью к соседке за тридевять земель!
Вот, что ты смеёшься Такая девушка! Такая девушка! тут она призвала в союзники Яниса. Скажи, мой мальчик, какая Адония хорошая девушка!
Да, племянник почувствовал, что сейчас от него требуется только утвердительный ответ, а любой другой отрицательный, или выражающий сомнения вызовет страшное недовольство.
Вот, видишь! Мария успела погладить сына по голове за поддержку. Ребенка не обманешь! Он чувствует!
Сестра! попытался, было, вставить словечко.
Хорошо, хорошо! сестра предупреждала возражения. Пусть не красавица! И что Подумаешь! Зато с приданным! Целый постоялый двор у ее семьи.
Таверна, уточнил я.
И таверна, и дома вокруг! Заведешь себе жену, детки пойдут И мне в таверне дело найдется, мечтательно вздохнула она.
На этом «горючее» её мечтаний иссякло. Она задумалась о своей судьбе, оглянулась, понимая, что по-прежнему находится в городе, который ей совсем не по душе, и вынесла неутешительный приговор:
Или не найдется. Кому я нужна без мужчины? Да еще с ребенком
Мне нужна! я обнял сестру на ходу.
И мне нужна, тут же отозвался Янис.
Сестра заставила себя улыбнуться.
У памятника Ришелье толпился народ и незнакомые мне, слава Богу, чумаки. Я резко свернул к полуциркулярному зданию с гордой вывеской «Отель Петербург».
Здесь подождите! приказал твердо, а сам зашел в кофейню.
Через пять минут вышел на улицу и вручил своим креманки с мягким мороженым. Рядом стоял улыбающийся официант в белом мундире с золотыми пуговицами, чтобы принять грязную посуду.
Ооо! оценил Янис мороженое.
А то! хмыкнул я. Дядя дурного не посоветует. Привыкай!
Янис, как верный, но героический пудель, поспешил за мной на Променад, покончив с лакомством. Мария, поджав губы, семенила за нами. Мороженое ей явно не зашло.
Мы шли по Бульвару. Вокруг цветы, статуи и бесконечный поток людей, как в 80-х в центре Тбилиси или в Москве в пятничный вечер. Все толкались, звучали фразы на всех европейских языках. Рядом три «курицы хиляли
чинно в ряд», как будет петь Аркаша Северный через 160 лет. Какая-то авантажная особа втолковывала своей спутнице, что «сердечный браслет», соединенный цепочкой с кольцом на пальце, вышел из моды, а другая наслаждалась смущением подруги.
Не знаю, что там насчет браслета, но я чувствовал себя истинным красавцем. Мой боливар, как мне казалось, смотрелся круто. Дамы постреливали мне глазками. Я наслаждался, плывя в цветочных ароматах и женском внимании.
Может, зря я отказался от трости? Сейчас бы вертел ее между пальцев Хотя, как я читал, Пушкин трость носил из чугуна, чтобы дуэльную руку тренировать. Таким дрыном впору статуям головы сшибать! Впрочем, какой из меня Александр Сергеевич
Сестра моих восторгов и самолюбования не разделяла. Уныло плелась сзади, не обращая внимания на разодетую праздничную толпу. Лишь выстрел с моря заставил ее вздрогнуть.
Сигнал с брандвахты! Сейчас военный оркестр заиграет, пояснил какой-то франт.
И, действительно, над променадом запели трубы, услаждая слух разморенной вечерним солнцем и цветочными ароматами публики.
Я устала! разнылась сестра и повторяла вновь-вновь свою жалобу, вовсе не разделяя моих восторгов от фланирования по Променаду и звучавших военных маршей.
В итоге, я плюнул и свернул на ближайший проспект, чтобы добраться до Греческой улицы.
Мой маневр оказался не из легких. Мы воткнулись в поток, вливающийся на Бульвары. Стоило нам выбраться из толпы, как я услышал:
Пади! Пади!
На нас чуть не налетела четверка лошадей, запряженных в элегантный экипаж. На первой лошади пристроился какой-то юнец-форейтор, кричавший дискантом на всю улицу местный аналог «Дорогу, дорогу!» На сидениях коляски невозмутимо восседал уже знакомый мне Самойлов в ярко-желтой шелковой рубашке. Он, словно выполняя привычный ритуал, швырнул горсть медяков. Нас едва не снесли на этот раз какие-то оборванцы, выскочившие на улицу, как черти из-под земли.
В глазах потемнело. Сердце стучало как бешеное. Я еле успел выдернуть Яни из-под копыт коней и не дал упасть сестре, когда нищие бросились нам под ноги в поисках небрежно рассыпанной по мостовой мелочи. Не так я хотел закончить нашу прогулку.