К тебе можно?
Можно.
Я примостился на крохотной лавчонке, стоявшей невесть зачем под боком у отца. Долил из бурдюка в чорон отцу нравилось, когда за ним ухаживают. Полюбовался пенной шапкой, вдохнул резкий запах кумыса. Нести новый бурдюк было рано.
Я скоро поеду в Кузню. Да, папа?
Скоро, согласился отец.
С Мюльдюном?
С Мюльдюном.
А скоро это когда?
Когда Мюльдюн соберется.
А когда он соберется?
Когда сочтет нужным.
А когда он сочтет нужным?
Когда соберется.
В речи отца не было и тени раздражения. Голос его, теплый и бархатистый, обволакивал меня, как одеяло. Хотелось спать. Я чуть-чуть разозлился на самого себя, и сон отбежал прочь.
Может, завтра? Да, папа?
Может, завтра.
А может, послезавтра?
Может, и так.
А ты можешь призвать его в улус?
Могу.
А ты можешь велеть ему ехать завтра?
Могу, но не стану этого делать.
Почему?
Потому что вы поедете, когда Мюльдюн соберется.
Разговор зашел в тупик. Обычное дело, если вы разговариваете с моим отцом. Ладно, зайдем с другого бока. Тем паче, другой бок интересовал меня гораздо больше сроков отъезда. Я просто бесился из-за него. Руки тряслись, честное слово.
А мне в Кузне будут доспех подбирать?
Не будут.
Почему? Все говорят, что будут!
Я едва не расплакался. Сиэр-тойон не врал никому и никогда, а уж родному сыну и подавно
Не будут, а будет, отец погрузил усы в кумысную пену. Будет подбирать. Доспех тебе будет подбирать Кытай Бахсы, хозяин Кузни. В этом деле ему нет помощников.
И оружие?
И оружие.
Думаете, я успокоился? Я только подошел к главному.
А это больно?
Может, и больно.
А может, и не больно?
Может, и не больно.
Так больно или не больно?!
Как получится.
Думаю, теперь вы отлично знакомы с моим папой.
Кустур сказал, что меня в шлем колотушкой забьют.
Не забьют.
Точно? Это хорошо.
Ты сам подумай, отец устроился поудобнее, хотя казалось, что удобней некуда. Ты вон какой большой. Как тебя целиком в шлем забить? Ты же не гвоздь? Правильно говорить так: шлем колотушкой насадят на мою голову. Запомнил? Насадят на голову, а не забьют.
Хоть бы улыбнулся, что ли? Я бы тогда знал, что он шутит.
Ну, насадят. А потом велят: «Да расширится твоя голова!»
С какой целью? заинтересовался отец.
Если шлем лопнет, станут новый подбирать. В смысле, станет.
Совсем я запутался с этим кузнецом.
А если не лопнет?
Значит, подобрали. Ищем дальше: кольчуга, панцирь-куях
И всякий раз колотушкой? В кольчугу, в панцирь?
Ну да!
Так говорит Кустур?
Ну да!
Значит, так и будет. Кустур знает, что говорит.
А ты что скажешь, папа?
Ничего. Я никогда не был в Кузне. Никогда не подбирал себе доспеха. Откуда мне знать?
И Мюльдюн тебе не рассказывал? Он-то в Кузне бывал!
Нет, не рассказывал. Зачем?
Действительно, зачем? Мюльдюн не из говорливых. Вот по шее надавать, это он запросто.
Папа, ты
И тут он вскочил. Сто раз видел, как он вскакивает, забыв обо мне, маме, кумысе, горах, мирах обо всем на свете. Доха в одну сторону кэр-буу! Лавка в другую уо-уо! Столик с кубком алатан-улатан! «Ох! жаловалась мама в таких случаях. Отлетели, оторвались девять журавлиных голов!» Кумыс разлился, потек по струганым доскам. Бурдюк бряк мне на коленки! Затычка выпала, я изгваздался по самые уши.
Что?! заорал мой
папа дурным голосом. Глупости! Чушь собачья! Изобличение вора бывает трех видов
Это он не мне. Трудно привыкнуть к папиным внезапностям, а дальше ничего, полегче. Главное, сидеть тихо, помалкивать. Когда Сиэр-тойон откликается на чьи-то взывания, ему не до вас. Он учит, наставляет, решает споры. А что вы думали? Закон-Владыка, понимать надо!
с чужого слова по приметам украденного, своими силами по следам угона и через много лет без явных доказательств, по доносительству соседа. В первом случае изобличенный вор покрывает убытки владельцу, во втором подлежит публичному наказанию
Кулаком по перилам хрясь!
в третьем признается вором без покрытия убытков и наказания. Доносителя же Молчать! Не перебивать! Доносителя порицать не велено, и нареканий ему делать не положено. Что значит «почему»? Ибо есть в таких доносителях великая польза общественная Великая общественная! Усвоили?
Кажется, там усвоили. Где там? Ну где-где Где взывали.
Я однажды спросил у мамы: как же так? Когда папа срывается с места, я пугаюсь, а не расширяюсь! Пугаешься, вместо мамы растолковал Мюльдюн, случившийся рядом. Расширяемся мы, когда злимся. Соперничаем. Схватываемся. А отцу ты не соперник и не поединщик. Вот если бы ты отцу ночью, когда он спит, рогатину под ребра И замолчал. Так я и не понял, что Мюльдюн имел в виду.
Я суров, сказал отец.
И вернулся на лавку. Ну, почти вернулся. Посмотрел с укором на меня: где лавка? Я поднял, обмахнул рукавом, пододвинул. Отец сел и уставился на горы. Чувствовалось, что он очень устал. Я же стал прибираться: бурдюк, затычка, чорон. К счастью, кубок не треснул. Доха папе на колени. Укутать потеплее, подоткнуть с краев. Папа забросил ноги на перила значит, укутать и подоткнуть снова. Налить в чорон остатки кумыса. Помалкивать, не шуршать.