На торжественном собрании по поводу окончания восьмого класса, где должна была выступать я, выступила Анжела, притворившись мной. Перед большой аудиторией и перед камерой она чувствовала себя гораздо увереннее. И мне всегда было очень трудно просить кого-нибудь о помощи. В таких случаях Анжела без всяких просьб брала все на себя. Но Себ вряд ли станет помогать, если я сама не сделаю первый шаг.
«Будь обаятельной, говорю я себе. Будь как Анжела».
Откашливаюсь.
Уверена, она относилась к тебе точно так же. Она всегда окружала себя хорошими людьми.
Он перестает хмуриться.
Спасибо, Шейна. Я сам потерял брата и знаю, как тебе сейчас нужна помощь.
Поэтому я здесь.
Меня бросает в жар. Сердце сжимается от того, что последние несколько лет наши отношения с Анжелой оставляли желать лучшего. Себ знает мою сестру гораздо лучше меня, а я так и не удосужилась узнать ее по-настоящему. Я представляю, какими прекрасными могли бы быть наши отношения, если бы не были произнесены все те слова, которыми мы необдуманно обменивались после смерти родителей. И эти слова уже невозможно взять назад.
Анжела чем-то напоминала тетушку Мередит, сестру нашего отца, печально известную тем, что могла превратить любой будничный день во вселенскую катастрофу. Когда нам было по девять лет и родители из-за чего-то запретили кататься на велосипедах, Анжела в знак протеста пробила молотком дверь своего шкафа с одеждой; а в четырнадцать, когда ей не дали главную роль в школьном спектакле, рыдала так, что у нее пошла носом кровь; в семнадцать целые сутки просидела в нашем детском домике на дереве, потому что родители решили уехать в отпуск и пропустить ее выступление на театральном фестивале.
Изучая психологию, я стала подозревать, что и тетушка Мередит, и Анжела страдали от эмоционального дисбаланса возможно, биполярного расстройства, хотя, конечно, никто и никогда официально им такого диагноза не ставил.
А что было бы, если бы она не умерла? Существовала ли возможность восстановить отношения? Я, конечно, и сама была далеко не образцовой сестрой. Мне нравилось хвастаться перед Анжелой красными конвертами, в которых наши бабушки и дедушки дарили мне деньги за хорошие оценки в школе; иногда я специально подзуживала ее, когда видела, что она готова сорваться, но ведь многие братья и сестры поступают так же. Интересно, будь она жива, смогли бы мы вернуть то ощущение семьи, которое потеряли три года назад, когда умерли родители?
Я долгое время винила себя в их смерти.
И только лишь недавно начала освобождаться от этого чувства.
Себ достает мобильник.
Уже поздно. Давай встретимся завтра, после того как ты закончишь с моргом. Поедем в катакомбы, а потом продолжим рыться во всем этом. Он кивает на стопку отложенных нами бумаг, которые полиция не конфисковала то ли не нашла, то ли посчитала бесполезными: июньские квитанции, работа о катакомбах с правками, сделанными красной ручкой, и ее ежедневник.
Я поднимаюсь и провожаю его до двери.
До завтра.
Звучит как клятва заговорщиков. Задвигаю дверной засов и слушаю, как звук его шагов, удаляясь, отражается от мраморных стен фойе.
В животе урчит. Я ничего не ела, кроме сэндвича сегодня днем, так что открываю ноутбук Анжелы, чтобы найти супермаркеты поблизости. Мне бы не помешало чего-нибудь попить. Только один магазин открыт в этот час, на соседней улице, за углом. Я уже собираюсь закрыть окно поисковика, когда взгляд привлекает закладка в верхней части экрана.
Мун.
Надежда лавиной обрушивается на меня. Дыхание перехватывает.
Так уж повелось, что не только наши родители, но и все, кто нас знал, звали Анжелу Саншайн Солнечный свет, а меня, по контрасту с ней, Муншайн, Лунный свет. Повзрослев, мы узнали, что мое прозвище на уличном сленге означает «самогон», и сократили его до Мун.
Мой дрожащий палец на мгновение зависает над ссылкой, но потом щелкает по ней. Открывается пост из блога, который сестра забросила уже несколько лет назад. В нем всего лишь одна фраза и цифры:
Божественное расследование
48535.75 2201
За окном раздается нечеловеческий вопль. Что за черт?! Встаю и вглядываюсь в освещенную фонарями темноту. У фонтана никого, на тротуарах тоже. Не похоже, чтобы это кричал человек. По телу пробегает холодок. Крик был очень резким. И так же внезапно смолк.
В ушах звучит голос Валентина: серийный убийца.
Божественное расследование.
Мун.
Хочется разрыдаться, но я сдерживаюсь. Не время расклеиваться. Сообщение сестры явно обращено ко мне и должно пролить свет на тайну ее исчезновения и, возможно, гибели.
Схватив ключи от квартиры и бумажник, спускаюсь по лестнице. На улице никого, кроме спящего у стены бездомного. Магазин за углом по воскресеньям закрывается в девять тридцать. Молодой кассир смотрит на мою американскую кредитную карту, а потом кивает на литр диетической кока-колы и ухмыляется:
Пати?
Я молчу. (Да, пати-пати, сама с собой.)
Я замечаю кусок темно-зеленой наколки на внутренней стороне его предплечья. Он ловит мой взгляд, затем подтягивает рукав повыше, чтобы я могла получше рассмотреть предмет его гордости: нацистскую свастику. Гнусная улыбочка расплывается на тонких губах, когда он протягивает мне чек.