Мне так хочется поскорее с этим разделаться. Люсьен еще раз заглянула в ванную, погасила свет и осторожно прикрыла дверь.
А твое алиби? Знаешь, полиция вправе тебя заподозрить. А уж страховая компания и подавно Надо, чтобы свидетели видели тебя где-нибудь сегодня же вечером, и завтра и послезавтра.
Ну, разумеется, выдавил он из себя.
Хватит паниковать! Самое тяжкое позади Теперь нечего распускать нюни.
Она погладила его по лицу. От рук ее пахло одеколоном. Он встал, опираясь на ее плечо.
Ладно. Значит, я не увижу тебя до пятницы.
Увы! Ты сам прекрасно знаешь У меня больница и потом, где нам встретиться?.. Ведь не здесь же.
Нет, нет! Не здесь! вырвалось у него.
Вот видишь. Сейчас нельзя, чтобы нас видели вместе. Нельзя же все испортить из-за какого-то ребячества.
Тогда послезавтра в восемь?
В восемь на набережной Иль-Глорьет, Договорились. Давай надеяться, что ночь будет такая же темная, как и сегодня.
Она принесла Равинелю ботинки и галстук, помогла надеть пальто. .
Что ты будешь делать эти два дня, бедный мой Фернан?
Ей-богу, не знаю.
Найдутся, наверное, какие-нибудь клиенты в округе, которых надо посетить?
А-а! Клиенты всегда найдутся.
Твой чемодан в машине?.. Бритва?.. Зубная щетка?
Да. Все готово.
Тогда удираем. Высадишь меня на площади Коммерс. Равинель пошел к гаражу, а она тем временем закрыла двери, не спеша заперла на два оборота. Тусклый свет фонарей пробивался сквозь белую завесу. Теплый туман попахивал тиной. Где-то там, у реки, трещал с перебоями дизельный мотор. Люсьен села рядом с Равинелем. Тот нервно переключил скорость, поставил машину у тротуара. Потом резким толчком задвинул двери гаража, ожесточенно щелкнул замком, выпрямился, оглянулся на.дом и поднял воротник пальто.
Поехали.
Машина тяжело двинулась, разбрызгивая желтую грязь, липкие брызги которой не в силах были стереть с ветрового стекла неутомимые «дворники». Мимо пронесся бульдозер и тут же скрылся из виду, будто прорывая в тумане светлый туннель, в котором поблескивали рельсы и стрелки.
Только бы никто не увидел, как я выхожу из машины, прошептала Люсьен.
Вскоре они увидели красный сигнальный фонарь возле Биржи и горящие огоньки трамваев, стоявших у площади Коммерс.
Высади меня тут.
Она наклонилась и поцеловала Равинеля в висок.
Не дури и не волнуйся. Ты прекрасно знаешь, дорогой, что это было необходимо.
Хлопнув дверцей, она вошла в плотную серую стену тумана, чуть дрогнувшую под натиском ее тела. Равинель один сжимал подрагивающую баранку. И тут его пронзила уверенность, что этот туман Нет! Это неспроста Он, Равинель, сидит здесь, в металлической коробке, и словно ждет судного дня Эх, Равинель Самый обыкновенный человечишка, в сущности, неплохой. В зеркальце были видны его кустистые брови. Фернан Равинель, идущий по жизни вытянув руки, как слепой Вечно в тумане. Вокруг едва различимые, обманчивые силуэты Мирей А солнце так и не проглянет. Никогда. Ему не выбраться из тумана, ни конца, ни края туману. Неупокоенная душа! Призрак! Эта мысль давно мучила Равинеля. Что, если он и в самом деле всего лишь призрак? Он выжал сцепление, объехал площадь. За запотевшими стеклами кафе молчаливо, как в театре теней, двигались силуэты. Нос, огромная трубка; пятерня; и всюду огни, огни Огни эти были Равинелю необходимы Он жаждал света, только свет мог утолить жажду его души, наполнить ее тьму. Он остановил машину у пивной «Фосс», прошел через крутящуюся дверь вслед за смеющейся юной блондинкой. И очутился в другом тумане тумане дымящих трубок и сигарет. Дым растекался между лицами, цеплялся за бутылки, которые разносил на подносе официант. Перекрестные взгляды. Щелканье пальцев.
Фирмен! Коньяк!
Монеты звякали на стойке и на столах. Неутомимая касса перемалывала цифры. По залу неслись выкрики, заказы
Да нет же, три пачки с фильтром!
По бильярдному столу катились шары, легонько стукаясь. Шум. Жизнь. Равинель опустился на край диванчика,
как-то обмяк. «Я, кажется, дошел до ручки», подумал он.
Он положил руки на столик, рядом с квадратной пепельницей, на каждой грани которой было выведено коричневыми буквами «Byrrh» []. Солидно, ничего не скажешь. Такую пепельницу приятно потрогать.
Что желаете, мосье? Официант наклонился почтительно и любезно. И тут Равинеля охватило странное озорство.
Пуншу, Фирмен, приказал он. Большой пунш!
Есть, мосье.
Мало-помалу Равинель стал забывать и прошедшую ночь, и ванную. Ему было тепло и уютно. Он курил ароматную сигарету. Официант священнодействовал как истый гурман. Сахар, ром Скоро ром вспыхнул, заиграло пламя. Казалось, оно возникло само собой, ниоткуда, и сначала было голубое, а потом рассыпалось дрожащими огненными языками и стало оранжевым. Равинель вспомнил календарь с картинками, который любил рассматривать мальчишкой: коленопреклоненная негритянка под кущей экзотических деревьев у золотистого берега, где плескалось синее море. В пламени пунша он узнавал те яркие, ослепительные краски. И покуда он глоток за глотком пил обжигающий напиток, ему чудилось, будто пьет он расплавленное золото, будто он видит над собой мирное солнце, прогоняющее все страхи, все угрызения совести, тоску и тревогу. Он тоже имеет право жить, жить на широкую ногу, на всю железку, ни перед кем не отчитываясь. Наконец-то он высвободился от долгого гнета. Впервые он без страха смотрел на того Равинеля, что сидел напротив, в зеркале. Тридцать восемь лет. Вид старика, а ведь жить и не начинал. Он же ровесник того мальчишки, который рассматривал негритянку и голубое небо. Ну ничего, еще не все потеряно.