В тот день мы заспорили о его уходе к кому-то на день рождения. Компания собиралась такая, что удержаться Витя не смог бы. Он настаивал. Я не разрешил. Тем не менее, он ушёл. Когда вечером я вернулся домой, впервые оказался не приготовлен ужин (он был дежурным), и в нашей открытой общей кассе не хватало большей, чем на подарок, суммы денег.
В десять вечера звонка не было. В одиннадцать он не пришёл. Я ждал. Пришёл он около двенадцати почти трезвый.
Но договор был твёрдый: нарушался режим заканчивался эксперимент. Я не мог допустить, чтобы мой дом превратился в вытрезвитель. На следующий день мы расстались.
Начинались экзамены. Главный же был, пожалуй, сдан: наиболее трудный отрезок времени для нас обоих миновал.
Витя закончил школу. Поступил в ПТУ. Летом его удалось уговорить лечь в больницу
Потом мы виделись редко. Года два назад я случайно встретил его на улице. Взрослый молодой мужчина, элегантно, модно, аккуратно одетый. Он говорил о своей работе на заводе, о своей девушке, о книгах, которые прочёл в последнее время. Было видно не пьёт. До этого было по-разному, но вот уже года полтора, как все в порядке. Витя знал, что стоит ему начать пить, все пойдёт наперекосяк, все будет по-другому.
Мы расстались спокойно, по-дружески. Я был рад встрече.
Прошло ещё немного времени, и мы встретились снова. Произошло худшее Тиунов снова начал пить. Его уволили с работы. Он стал грузчиком в продовольственном магазине. Он точно оценивал ситуацию, в которой оказался, но ничего сделать не мог. Витя просил помочь ему устроиться на нормальную работу, но у меня не получилось. Вскоре я забыл о нём.
И вот несколько месяцев назад поздно вечером он позвонил мне. В трубке был пьяный душераздирающий крик: «А. А., помогите мне!» Я и сейчас, когда пишу, слышу его голос. Нет, с ним ничего особенного не случилось. Все продолжалось, и от этого ему стало страшно. Я что-то спрашивал, что-то просил, что-то обещал. Но ничего не сделал. Витя Тиунов больше не звонил.
Мы иногда сладострастно ждём, чтобы к нам ученик впрямую обратился за помощью. Тут был крик о помощи. Но я ничего не сделал. Впервые я не смог или не захотел помочь, ничего не предпринял.
Возможно, эта история покажется кому-то обыкновенной хроникой одной патологии. Может быть. Я же написал её потому, что часто вспоминаю наш последний с Тиуновым телефонный разговор.
Мог ли я помочь ему? Не знаю. Нельзя объять необъятное.
Но всё-таки, мне кажется, я написал это прежде всего для того, чтобы хоть как-то извиниться перед ним.
Чирей
Он звонил просто так, потому что не спал, хандрил; потому что болел чирей, выскочивший на ягодице.
Мы проболтали полчаса. В это время у меня дома был мой старый школьный друг. Узнав, кто и зачем звонил, он сказал: «Ну и фрукт, твой ученик. В такое время звонить учителю по поводу чирея на заднице это, конечно, оригинально! Он далеко пойдёт. И ты с ним ещё нахлебаешься».
Прошло много времени, и он, к сожалению, оказался прав, мой старый школьный друг.
Некорректный вопрос
На учительском столе сидело двое подростков лет по шестнадцать. В шапках
Мама была лишена родительских прав, отец жил в другой семье. Гриша жил с прабабушкой, которая, естественно, с ним не справлялась.
Когда ему было лет десять, мать выкрала его из школы, и несколько месяцев они скитались по поездам и вокзалам. В конце концов, мать погибла, и Гришу снова доставили в школу.
Часто на уроках на него «находило». Тогда он мог вставать, ходить по классу, колоть соседей иголкой, ругаться матом, исполнять «симфонии», одну из которых я услышал на уроке литературы. Однажды мне пришлось выводить его с урока. Степанюк невзлюбил одного учителя, рисовал на него везде шаржи и всячески издевался.
В тот день на его уроке Гриша «разбушевался» вовсю. Он ходил по классу, стучал палкой по столам и безудержно кривлялся. На доске был нарисован шаржевый портрет учителя, который он не давал стирать.
Классный руководитель отказалась идти в класс. Вызвали меня.
Когда я вошёл, Степанюк был уже невменяем. Я позвал его: «Гриня». Он пробасил из дальнего угла класса: «Чиво?» «Гриня, ку-ку», спародировал я популярных «неуловимых мстителей». Все засмеялись. Агрессия у него спала, но выходить из класса он не собирался. Я направился к нему вглубь кабинета, он от меня. Так мы совершили «круг почёта» на глазах у веселящегося класса.
Наконец, он подошёл к окну (оно было открыто) и ухватился руками за карниз. Сзади я стал тихонько «отдирать» его. Он упирался. В конце концов, мне удалось оттащить его от окна. Гриша пассивно сопротивлялся, и вот так, волоком, я вытащил его в коридор. По дороге он что-то кричал, выл, «играл»
Когда мы оказались вдвоём в коридоре, я оттолкнул его к стене и выдохнул устало-раздражённо: «Ну ты, Гриня, сегодня того»
Он как-то сразу обмяк, посмотрел на меня долгим взглядом неожиданно совершенно осмысленных и грустных глаз и тихонько протянул: «Ску-ч-но».
По рассказам ребят, Гриша погиб, когда пытался бежать из колонии. Многие уверены, что это самоубийство.