Должны прислать машину. Я звонил отсюда, из города. От пристани до Косьвы восемь километров, говорят?
Да, восемь. За мной тоже должны прислать машину. Я телеграфировала мужу, но боюсь, он забудет.
Почему думаете, что забудет?
Он всегда забывает, когда дело касается меня, сказала Вера Михайловна.
С неприятным чувством Муравьев подумал: «Откровенничать с незнакомым человеком она не хочет, а все время не стесняется высказывать свои чувства к мужу».
И Муравьев, не удержавшись, спросил:
А почему все время мне, незнакомому человеку, вы с такой неприязнью говорите о муже?
Вера Михайловна усмехнулась:
Хотите сразу постигнуть все наши тайны?
Нет, в конце концов я не так любопытен, равнодушно заметил Муравьев. Во всяком случае, вам нечего беспокоиться. Доедем на машине, которую
пришлют за мной.
Спасибо, сказала она, может быть, помощь и не понадобится.
На правом берегу показались огни Брусчатого. Теплоход поворачивал. С той стороны, где они сидели, были видны берег, пристань, несколько огней, высокая серая стена, освещенная электрическим светом, деревья.
Вера Михайловна встала.
Пойдемте, сказала она.
Вдоль берега проходило полотно узкоколейки. На маленьких платформах лежали пачки листового железа, а кругом валялись бурые чушки чугуна. Выше, за полотном, стоял зеленый «газик».
Скажите, машина только за товарищем Муравьевым? Обо мне вам ничего не говорили? спросила Вера Михайловна шофера.
Здравствуйте, Вера Михайловна! сказал шофер. О вас мне ничего не говорили.
Так я и знала.
Оставьте, Вера Михайловна. Не все ли равно? сказал Муравьев.
Нет, не все равно, возразила она с едва скрытым раздражением.
Дорога была прямая, крытая мелким шлаком. Шофер быстро повел машину. Шлак шипел под колесами, и в сторону отлетали неплотно утрамбованные куски. Быстро пронеслись через поселок, справа мелькнул и пропал пруд. Машина была открытая, ветер бил в лицо. Было приятно сидеть так, не отворачиваясь, чуть прищурив глаза. Муравьев положил руку на спинку сиденья и слегка прижал к себе Веру Михайловну.
Все в порядке, сказал он.
Она не ответила, но и не отстранилась.
Машина влетела в лес. Неожиданно резко и приятно запахло сосной. Освещенные фарами сосны выглядели неправдоподобно, как в сказке. Вот-вот из-за такой сосны выйдет медведь
Но медведь не вышел. Вскоре послышался шум завода, свистки паровоза. За деревьями показалось красное зарево: на мартенах выпускали металл.
Потом лес кончился, машина сбежала с шоссе и, переваливаясь на ухабах, поползла по песку. У двухэтажного бревенчатого дома, над подъездом которого горел запыленный фонарь, шофер затормозил.
Я приехала, сказала Вера Михайловна. Она вышла из машины и протянула руку Муравьеву. Спасибо! В первый свободный вечер прошу к нам.
Из подъезда выбежал невысокий толстенький человек и, вытирая платком лицо, взволнованно заговорил:
Веруся, ты? Только сейчас пришел домой, вижу телеграмма. Он суетливо тыкал ей белый бланк и робко заглядывал в лицо.
Машина тронулась. Теперь Муравьев понял, в чем у них дело. Жалкий тип. Он вспомнил, что Вера Михайловна назвала его «мое несчастье». Правильно, иначе такого человека и назвать нельзя. Не мог пораньше узнать, нет ли телеграммы от жены. Муравьеву стало жаль Веру Михайловну. И он подумал о себе: «Наверно, и мне не очень-то весело будет с ним работать».
ГЛАВА II
За окном, за лесом, шумел завод. На потолке иногда возникали дрожащие отсветы пламени, и толстые ночные бабочки, просыпаясь, начинали стучать в верхнее стекло.
Для знакомых было неожиданностью, что он разошелся с женой. «Ведь они так хорошо жили», говорили о них знакомые. Да, другим могло казаться, что они жили хорошо. А на самом деле он был плохим мужем, и жена ушла от него. Он женился мальчишкой, жизни не знал, и ему казалось, что настоящий мужчина не может прожить всю жизнь с одной женщиной. Он начал изменять ей, отдалился от нее, иногда по нескольку дней не появлялся дома. Она долго терпела, но в конце концов терпения не хватило, и начались семейные сцены. Потом он уехал с другой женщиной на Урал и там понял, что по-настоящему любит только свою жену, но было уже поздно. Когда он вернулся, она встретила его холодно и спокойно, и настало его время просить и унижаться. Но все было кончено. И теперь тяжелее всего было сознание, что он сам виноват во всем.
И теперь Муравьев думал о том, что многие живут неправильно и неумело. Как же нужно правильно жить? Говорят, что чаще всего виноваты мужчины. Вероятно, так оно и есть.
Потом эти мысли потерялись; он прислушался и ясно представил себе, что лежит в доме на берегу моря. Море шумело за окном. Равномерно накатывались волны, и шумела прибрежная галька, и были слышны пароходные гудки и свист боцманских дудок.
Утром, когда он проснулся, в большое окно напротив кровати светило солнце. Солнечные лучи проникали в комнату сквозь ветви сосны, которая росла у самого дома; на уровне подоконника висели коричневые шишки.
Муравьев оделся и пошел на завод.
Ему пришлось подождать немного в приемной у директора, и после того, как из кабинета вышли три человека