Лукина он собирается съесть, это ясно. Кажется, и меня заодно с ним, сказал он с нервной усмешкой.
Чтобы отвлечь Соколовского от горьких мыслей, Муравьев попробовал заговорить о Шандорине: почему Иван Иванович так не любит этого уважаемого на заводе сталевара?
На вопрос Соколовский не ответил и пробормотал себе под нос:
Ничего, поглядим, кто кого Авось не съест, подавится!..
Бросьте вы сейчас об этом думать, сказал Муравьев.
Все равно он не выживет меня с завода, продолжая думать о своем, отозвался Соколовский.
ГЛАВА XIII
Но вражда их не исчерпывалась такой смешной и по существу детской конкуренцией. Самое главное было то, что они так же упорно соперничали и в работе.
Еще в то время, когда Иван Иванович состоял подручным у своего отца, Шандорин имел квалификацию мастера, и слава его мастерства в продолжение всей жизни затмевала славу Соколовского. Соколовский стал мастером в более молодые годы, чем Шандорин, двадцати семи лет, но Ивану Ивановичу помогла революция. Шандорин достиг своего положения в старое время, когда в тридцать лет стать мастером было почти невозможно.
Потом Соколовский поступил в Институт стали. Учиться ему было трудно. У Веры Михайловны были свои требования к семейной жизни, она по-своему понимала обязанности мужа и очень неохотно мирилась с жизнью на государственной стипендии. Все же Иван Иванович окончил институт, вернулся в родной город инженером, стал начальником нового мартеновского цеха, но славу Шандорина, как лучшего косьвинского сталевара, затмить уже не мог. Шандорин отказался от должности мастера потому, что любил упорядоченный, нормированный день, и стал снова работать простым сталеваром. И все же Соколовский подозревал, что Шандорин по-прежнему относился к нему свысока. Соколовского злило, что старый мартен удерживает первенство, а он на своих новых, совершенных печах работает
плохо.
Предложение Абакумова перевести Шандорина в новомартеновский цех не осталось пустой угрозой. Шандорин пришел к Соколовскому дней через пять после совещания у директора. Было девять часов утра, цех работал полным ходом. В черной спецовке, из большого нагрудного кармана которой торчала деревянная оправа от синего стекла, Шандорин выглядел строгим и недоступным. Войдя в цеховую контору, он вежливо снял прожженную старую кепку и протянул руку Соколовскому.
По приказанию директора прибыл в ваше распоряжение, сказал он.
Садитесь, Степан Петрович, сказал Соколовский.
Он придвинул сталевару некрашеную, натертую до блеска табуретку. Шандорин согнул свое плоское тело и осторожно опустил его. Кепку Шандорин положил на край стола и прижал локтем.
С чего будем начинать? спросил Соколовский.
Вам виднее, Иван Иванович, сказал Шандорин.
Какую хотите взять печь?
Все равно. Можно сначала посмотреть?
Давайте посмотрим, сказал Соколовский.
Вместе с Муравьевым втроем они вышли из конторки и поднялись на завалочную площадку.
Первая печь стояла на капитальном ремонте. Свод был раскрыт, передняя стенка снята, и два молодых футеровщика в фартуках из мешковины, как простые домашние печники, укладывали огнеупорную облицовку. Шандорин поклонился футеровщикам и крикнул:
Эй, старики! Смотрите, чтобы у нас блины не подгорели.
Сделаем, Степан Петрович, ответил тот футеровщик, который был постарше.
Ничего, доверяете? спросил Шандорин Соколовского, кивнув в их сторону.
Доверяем, ребята знающие.
Мои крестники, сказал Шандорин.
Оба? спросил Муравьев.
Степан Петрович половину города крестил, сказал Соколовский. И другую половину крестил бы да не удалось. Теперь люди некрещеные растут. Все ждал, когда у меня будет крестить.
Да, вы порядком задержались, Иван Иванович.
Шандорин усмехнулся в усы и посмотрел на Соколовского. Муравьев увидел, что глаза у Шандорина добрые, серые и молодые.
На второй печи шла завалка. Ровно гудели форсунки. Тарахтела завалочная машина. Машинист сидел в ней, как скворец в гнезде. В зубах он держал короткую кривую трубку и, быстро пыхтя ею, выпускал мелкими порциями густой сизоватый дым. Толстым хоботом машина подхватывала корытовидные мульды, наполненные скрапом, аккуратно вводила в зев печи, перевертывала там и пустыми вытаскивала обратно. Платформы, стоящие на эстакаде за широкими окнами завалочной площадки, быстро пустели. Машинист перегнулся из своего гнезда и закричал:
Эй, гусь лапчатый, загрузку давай!
Простуженный, ленивый голос беспечно ответил ему:
Успеешь, начальник. Це не на базаре.
Шандорин посмотрел за окно и сказал:
Тут у вас, видно, особые ударнички работают.
Особые, как же! сказал Соколовский. Транспортный отдел.
Здесь, на рабочей площадке, из-за шума они говорили короткими, отрывистыми фразами и понимали друг друга с полуслова. Муравьев опасался, что приход Шандорина вызовет в цехе раздоры. Он почти не знал Шандорина, но так как ясно было, что сталевар придет в цех с особыми полномочиями, обидными для Соколовского, и так как Соколовский относился к прославленному сталевару неприязненно, то и Муравьев ждал его прихода настороженно. Он боялся, что начнется склока, мелкая обывательская вражда, напрасно раздражающая людей.