Как они будут работать, как они будут жить, если вдобавок ко всем неполадкам в цехе начнутся раздоры?
Теперь Муравьев успокоился. Шандорин, по-видимому, был прекрасный человек, держал себя очень корректно, и Соколовский тоже был спокоен и ничем не высказывал своего недовольства. «Ничего, как-нибудь уживемся», подумал Муравьев.
Он подошел к эстакаде и закричал:
Гражданин «Успеешь», давай швидче. Плавка перестоится.
Та мы ворочаем, чего зазря горло драть! ответил с эстакады ленивый голос.
Как только открывалась заслонка, Шандорин и Соколовский мелкими шагами подбегали к печи, согнутыми руками защищая от жара лица, быстро подносили к глазам синие стекла и смотрели на пламя. Сквозь синее стекло пламя казалось белым; белым казался расплавленный металл, белым и жидким вроде сметаны.
Воздуху хватает, сказал Шандорин и поднял с пола прутик от метлы. Он поджег прутик, сунув его в отверстие, через которое шла завалка, а затем поднес к низу отверстия. Пламя потянулось в печь. И тяга правильная.
Соколовский надул щеки и помрачнел. Муравьев заметил это. «Ему не нравится, что Шандорин проверяет работу печей», подумал он.
Они подошли к третьей печи. Здесь недавно кончили выпускать металл и теперь шла наварка пода. Шлак и металл во время плавки разъедают под и откосы мартеновской печи. Поэтому каждый раз после выпуска металла сталевары заделывают изъяны в огнеупорной кладке. Заслонка была поднята. Пустая, но раскаленная внутренность печи светилась беловато-красным влажным и гладким пламенем. Ярко-рыжий парень с распутными рыжими глазами бросал лопатой на длинной рукоятке мелко искрошенный доломит. Другой рабочий, напялив на глаза синие очки, разравнивал доломитный песок длинным скребком.
Шандорин поднес к глазам синее стекло и так близко подошел к рабочему отверстию, что Муравьев протянул было руку, останавливая его. Шандорин спокойно оглядел раскаленное нутро печи, потом повернулся и сказал:
Хорошо, я возьму эту печку.
Снизу поднялся на завалочную площадку сталевар Сонов; он работал на втором номере, где шла сейчас завалка.
Почтение Степану Петровичу! сказал он, приподнимая кепку. С нами будете работать?
Совершенно верно, сказал Шандорин.
Будем, значит, соревноваться. Очень приятно! сказал Сонов.
Он надел вместо кепки войлочную шляпу и прошел к своей печи. Шандорин, качнув головой в его сторону, сказал:
Не советовал бы я старику уходить во время завалки, если он предполагает соревноваться.
Соколовский сердито засопел, и Муравьев перевел про себя: ему не нравится, что Шандорин критикует старых рабочих.
Но это было просто недовольство, некоторое раздражение, это не могло предвещать ссоры. «Ничего, все уладится», думал Муравьев.
Чтобы следить за наваркой пода, Шандорин остался наверху, а Соколовский и Муравьев пошли обратно к ремонтирующейся печи.
Видите, что делается? Герой труда уже недоволен нашими старыми мастерами, не утерпел Соколовский.
Не обращайте внимания, Иван Иванович. Шандорин держит себя корректно, сказал Муравьев.
Часа через два наварка откосов и пода была закончена, нагрев печи увеличили. Чтобы приступить к завалке, Шандорин передал печь первому подручному и спустился в конторку.
Беру третий номер. Печка приличная, мы столкуемся. Требуется одно наладить завалочную машину. Она работает, на мой взгляд, в стиле российской «Дубинушки», а это нам не подходит. У нас стиль будет другой.
Думаю, вы знаете, мы не раз говорили о завалочной машине, сказал Соколовский.
Я знаю одно: раз Абакумов меня сюда послал, он обязан создать условия.
По-моему, директор смотрит на это иначе. Ведь вам захочется и тепловой режим поднять?
Какое нам дело, как смотрит директор? Может, он, когда сидит у себя в кабинете, себе в пуп смотрит? Шандорин сгорбился, изображая директора.
Сделаю все, что смогу, сказал Соколовский.
В завалочной машине нужно электромоторы пересмотреть. Все дело в них, сказал Муравьев.
Ну, пусть механик и посмотрит, сказал Шандорин.
Три года ждем, заметил Соколовский.
Ну и завод! сказал Шандорин. Прямо океанский пароход во время кораблекрушения. Но я все же начинаю завалку. Погибать, так с музыкой.
Валяйте, отозвался Соколовский, ни пуха вам, ни пера.
По охотничьей привычке Шандорин отругнулся, затем козырнул и отправился на завалочную площадку. Соколовский забарабанил пальцами по столу, потом поднялся, посмотрел на восьмигранные часы и сказал Муравьеву:
Ну что же, пойду к директору. Может быть, он все же поразмыслил над всем происходящим и стал сговорчивее?
Муравьев остался один. В конторке было пыльно. Грубый конторский стол с изрезанной клеенкой был завален бумагами и засаленными чертежными синьками. Среди бумаг валялись стальные стаканчики проб с высверленными блестящими углубленьицами, сломанные образцы стали после испытания на разрыв, куски добавочных материалов, или, как говорят сталевары, присадок: ферромарганец с синими и желтыми крупинками, заметными в изломе, серые, ноздреватые куски ферросилиция, кубики чистого никеля, легкие серебристые бруски алюминия.
Тяжелая обстановка сложилась на заводе. Нужно расстаться с мечтами о тихой и спокойной жизни в маленьком городке, окруженном лесами и озерами. Не нужно думать ни об охоте, ни о женщинах. Обстоятельства жизни здесь таковы, что ничто, кроме работы, не должно интересовать человека. И, думая так, Муравьев вспомнил, что со дня приезда он не имел ни одного выходного дня. Он вспомнил о своей бывшей жене Как по-женски бывала она трусовата: вдруг испугается лягушки; уши зажмет, если на станции громко крикнет маневровый паровоз; окна закроет, когда гроза.