С неожиданной злостью в голосе она заявила:
Вот этого знаю. Подлюку.
Глава 18
Серафима Николаевна снова ткнула пальцем в рисунок и добавила:
Конечно, я его знаю. Никогда эту подлюку не забуду. Пусть даже не надеется.
Я заглянул в тетрадь обнаружил, что Серафима Маркелова указывала на портрет Фомича (Попова Дмитрия Фомича).
Женщина сообщила:
Это Димка Попов, мой одноклассник. Фашистская шавка. Это он набросил петлю на шею моего брата.
Голос женщины дрогнул.
Серафима Николаевна скривила тонкие губы.
Постарел, подлюка рябая, сказала она. Но почти не изменился.
Мне показалось, что плечи женщины едва заметно тряслись, словно от холода.
Маркелова посмотрела на меня и спросила:
Откуда у тебя эта Димкина рожа? Накой ты его нашим бабам показывал? Неужто жив ещё этот подлюка? Не может быть. Я думала, его давно уже к стенке поставили. Или в лагере сгноили. Сама бы ему глаза выцарапала. Где ты его видел, комсомолец? Откуда у тебя его портрет? Кто его нарисовал? Попов сейчас здесь, в Кировозаводске?
Я заметил: женщина всё ещё оттопыривала указательный палец, будто намеревалась снова ткнуть им в портрет Фомича.
Этот палец шевелился, словно рисовал в воздухе крохотные окружности.
Серафима Николаевна, вы уверены, что не обознались? спросил я.
Я
От громкого звука задребезжали оконные стёкла.
Взгляд Маркеловой мне на секунду показался безумным.
Серафима Николаевна покачала головой и сказала:
Иди за мной, комсомолец. Обувку не сымай. Снег на улице сейчас чистый.
Она резво протопала мимо меня, на ходу дёрнула за рукав моего пальто. Я развернулся в тесном коридоре, зашагал вглубь дома следом за Маркеловой. Очутился в комнате, где под потолком светила желтоватая «лампа Ильича», у стены едва слышно потрескивали угли внутри русской печки, тихо бормотал голосами дикторов стоявший на тумбе около зашторенного окна экзотичного вида радиоприёмник «Атмосфера-2». Серафима Николаевна указала на прикрытую полосатым покрывалом тахту.
Присядь пока, комсомолец, сказала она. Погодь.
Она прошла через комнату, распахнула двустворчатые двери, окрашенные белой краской. Я расстегнул пальто, уселся на тахту (почувствовал под собой жёсткие пружины). Не без интереса взглянул на печь (вспомнил о камине, который по моему заказу сложили в гостиной моего дома в пригороде Берлина). Сразу отметил, что печь в этом доме использовали не только для обогрева жилища, но и в качестве кухонной плиты (на печи стояла чугунная сковорода и покрытая жёлтой эмалью кастрюля).
Я вздохнул, положил тетрадь с портретами физруков рядом с собой на тахту (портфель остался на веранде), пробежался взглядом по комнате. Посмотрел на покрытый серой скатертью стол (стоявший на слегка раскоряченных ножках), на сервант с двумя стеклянными дверцами. Отметил, что запах лекарств в этой комнате стал отчётливее нафталиновый запашок ослаб. Взглянул я и на фотографии в деревянных рамках, что висели на стене у меня над головой (для этого замер вполоборота, облокотился о тахту).
Насчитал пять портретов на всех красовались молодые мужчины (похожие друг на друга, будто близкие родственники). Мужчины на этих портретах улыбались (выглядели энергичными и жизнерадостными). Я подумал: они явно не подозревали, когда позировали фотографу, что эти их портреты однажды перечеркнут в правом нижнем углу чёрной траурной полосой. В печи громко затрещали угли. Они отвлекли меня от разглядывания портретов на стене. В соседней комнате заскрипели половицы они возвестили о возвращении хозяйки дома.
Маркелова принесла большой фотоальбом. Уселась рядом со мной на тахту, положила альбом на свои колени. Провела рукой по его обложке то ли погладила её, то ли стряхнула с неё пыль. Открыла альбом, неспешно перевернула три листа я видел вклеенные на страницы альбома старые фотографии (опознал несколько лиц: только что
я видел их на портретах с траурными полосками). Серафима Николаевна снова перевернула страницу, указала мне пальцем на фотографию с пожелтевшими краями.
Вот он, сказала Маркелова, Димка Попов. Это фотокарточка нашего выпускного класса. Мы тут молодые ещё. Но его рябое лицо почти как на твоём рисунке. И родинка на морде имеется. Вот, видишь? Улыбается подлюка.
Серафима Николаевна стиснула челюсти. Я услышал скрежет её зубов. Посмотрел на юного Фомича. Согласился с утверждением Маркеловой: не узнать на этом фото Дмитрия Фомича Попова было сложно (хотя он выглядел там семнадцатилетним). Опознал я и Серафиму Маркелову. Она стояла в первом ряду школьников, рядом с учительницей. Серафима задорно улыбалась, совсем по-детски. Смотрела открыто, будто бы с любопытством. Сейчас подобной «открытости» в её взгляде я не заметил.
Мы тогда в Константиновке жили, сказала Маркелова. Как война началась, почти все наши мужики на фронт попросились. Да не всех в армию взяли. Попова тоже не приняли. Я уж не помню, почему: много времени прошло. А может, он сам не пошёл. Афоне моему тогда пятнадцать лет было. Он тоже в армию просился сказали, что мал ещё. Это брат мой младший. Покойный. Вот он.
Маркелова показала на фотографию с фото на меня смотрел серьёзный темноволосый молодой человек (один из тех, чьи портреты сейчас висели позади меня над тахтой).