На корабль мы решили возвратиться другою дорогою. Обогнув гору и спустившись с нее, мы увидели у подошвы множество огромных гнезд. Они сделаны были из торфа, который альбатросы, сгребая лапами, навалили в виде холмков; в середине имелась впадина, наполненная мхом. Все почти гнезда были заняты. В каждом из них сидела самка на единственном яйце, достаточном насытить двух человек.
Подойдя к ним, мы должны были действовать палками, чтоб отогнать альбатросов от гнезд, потому что бедные птицы упорно защищали их. Таким образом мы добыли несколько яиц, из числа которых оказалось только одно достаточно свежим для употребления в пищу. Желая узнать каково оно на вкус мы сварили его; желток был превосходен, но белок показался нам довольно жестким в сущности оно мало отличается от гусиного или утиного.
Мы должны были действовать палками, чтоб отогнать альбатросов от гнезд.
Проходив целый день по мокрой и мягкой почве, которая на каждом шагу уступала под ногами подобно губке, и перелезая чрез множество скал, мы возвратились на корабль, измученные усталостью.
На другой день я принужден быль отправить Мусграва и Алика на новые поиски. Я чувствовал себя нездоровым: у меня была лихорадка. Вскоре я слег в постель, которой и не покидал в продолжение месяца. Не много нужно было, чтоб я не остался навсегда на острове Кампбеле. Мусграв до такой степени отчаялся во мне, что подумывал выбрать место для моего погребения. Он признался мне в этом впоследствии, будучи доволен, что я избавил его от этой печальной обязанности.
Хотя я не имел никаких лекарств и был предоставлен единственно попечениям натуры, тем не менее я выздоровел. Жизненность молодости и сила организма одержали верх.
Изнурительный переезд в то время, когда я едва оправился от продолжительной болезни, вследствие обвала в руднике, а в особенности быстрый переход от теплого и здорового климата, каков в Новом Южном Уэльсе, к сырой и влажной атмосфере южных морей без сомнения были причиной этого неуместного возврата болезни.
Во время моего принужденного бездействия Мусграв продолжал поиски руды, но безуспешно. Я не знаю не удалось ли ему найти ее, или она вовсе не существует.
Что касается морских львов или других тюленьих пород, они были очень редки. В продолжение целого месяца, пока шхуна оставалась на якоре; в Абрагамс-боссом, мы поймали их только пять штук, из которых один был чрезвычайно жирен. Мы вытопили из него пятьдесят литров жира. Это замечательное животное, имевшее весу не менее шестисот килограммов было нам памятно, и когда мы говорили о нем, то называли не иначе как Old-Cristmas, в память дня, в который убили его.
Так как пребывание на острове Кампбеле нам казалось бесполезным, то мы решились уехать и не направляться более на юг. Самое благоразумное было возвратиться в Сидней, ограничившись посещением группы Аукландских островов, находившихся у нас на дороге.
29 декабря мы снялись с якоря и простились с островом Кампбелем.
Хотя я еще не вставал с постели, однако взял на себя ведение журнала, из которого и извлекаю следующие строки:
30 декабря, 6 часов вечера. Сильный западный ветер, небо покрыто облаками, грозит непогода.
Мусграв сказал, что заметили группу Аукландов к N. О., милях в тридцати расстояния. Мы идем на север.
31 декабря, 2 часа утра. Мы поворотили к Z. О.
Час пополудни. Шквалы с запада. Ветер варьируется от N. О. до Z. О. Я никогда не видел такого взволнованного моря; оно словно кипит и бросается со всех сторон на палубу.
4 часа. Волнение продолжается, но более правильное.
8 часов. Дождь, который было перестал, возобновился с новою силой; туман сгустился и ветер сильно посвежел. Мы легли в дрейф.
1 января 1864, 2 часа утра. Погода изменяется, мы поставили фок и грот.
10 часов. Ветер умеренный, небо ясное, повышение барометра.
Мы огибаем землю. Прелесть погоды соблазняет меня выйти на палубу подышать чистыми воздухом и насладиться видом берегов острова Адама; но я еще так слаб, что едва могу сделать несколько шагов. Мусграв кличет Жоржа на корму, велит ему принести мой тюфяк и положить его на каютном люке, потом выводить меня на палубу, где я несколько времени держусь за снасти; но скоро я принужден улечься на тюфяк, где лежа на подушке, могу наслаждаться видом.
Лежа на подушке, я мог наслаждаться видом.
О, как отрадно влияние солнечных лучей на изнуренные члены, после долгого заключения в каюте на жесткой и влажной постели! Как освежителен и приятен ветер, обвевающий мне лицо! Какое счастье чувствовать обновление своих сил и возвращаться к жизни после того, как был на краю гроба! Когда я подумаю, что мог умереть в этом позабытом уголке света, вдали от всего, что люблю, не попрощавшись со своими, не пожав им в последний раз руки Сколько несчастных погибло таким образом! Через много лет случай приводит постороннего исследователя, который открывает их следы: "Кажется другие предупредили меня здесь", говорит он, и это холодное замечание служит единственной надгробной речью, произнесенною над ними. О, с какою глубокою признательностью я благодарю небо, что оно избавило меня от этой раздирающей сердце участи!