Я не понимаю вас, бабушка, почти с отчаяньем сказала Наташа Павловна.
Нечего меня понимать, опять засквалыжила бабка. Я давно понятая, а только нету тебе здесь места. Для тебя же говорю, касатка. Твое место среди людей. Там и живи. И не ходи сюда больше.
Но я хочу знать почему?
Потому что ты молодая и красивая. Иди с миром.
Наташа Павловна не помнила, как она рассталась со старухой. Та еще что-то кричала, а Наташа Павловна уже бежала прочь от кладбищенской ограды, сбила туфлю на каменистой тропинке, но даже не заметила этого и перевела дух, только очутясь в распадке за косогором. Грохоча дизелями, с моря возвращались обожженные ракетным огнем катера, видимо, шли с полигона, пощелкивал каменный скворец, и ветер в поднебесье мел сизоватые облака, предвестники шторма. «Кто она? Что она? стараясь побороть испуг, который уже выступал на теле мелкой дрожью, подумала Наташа Павловна. Уехать... Уехать подальше. Иначе я тут свихнусь. Господи, да кто же она?»
Возвращаться в растерзанном виде домой растерзанном, разумеется, душевно нечего было и думать, и Наташа Павловна поднялась на взлобок, спустилась в лощину, поросшую боярышником, и этой лощиной, чтобы не заметили из дома, прошла к Аниному камню. Тут, за мыском, еще не дул ветер, солнце было теплое, и нигде не виделось ни души. Наташа Павловна сняла туфли, оглядела их и ужаснулась: носы были сбиты, каблуки скособочились, а она так берегла их и надевала крайне редко, только по особо важным случаям.
«За что? спросила Наташа Павловна и заплакала. Ей все еще было страшно, жаль и себя, и Катеришку, и туфли, и бог
ведает, что она еще жалела в те минуты. Откуда она свалилась на мою голову? Блаженная, а может, юродивая? Только ведь юродивые никогда цветочками не торговали. И блаженности в ней никакой...»
По мелководью, которое оказалось прогретым, Наташа Павловна прошла к Аниному камню, поставила туфли на его теплую лысину, на которой алмазно вспыхивали на солнце кристаллики соли, забралась и сама, уселась поудобнее, подобрав под себя ноги, и, жмурясь, оглядела рейд. Он был пустынен. Одни корабли, видимо, ушли в море, другие завелись на внутренний рейд, только два сторожевика из ОВРа охраны водного района медленно прогуливались вдоль берега да один еще стоял в отдалении на якоре. «Как их совместить? подумалось Наташе Павловне. Эти голубые кораблики и ту высохшую кладбищенскую старуху со своими дурацкими словами? Мир сегодняшний и мир вчерашний? Но их ничто не связывает, они соседствуют только во мне...» На память ей пришли строчки:
Наташа Павловна сидела бы тут, наверное, долго, но над головой в стороне зацокали по уступам камешки, она вздрогнула и замерла в тревожном предчувствии: с кручи спускалась Мария Семеновна.
Наташенька, голубушка! запричитала та, подходя к камню. Ты совсем нас с дедом с ума сведешь. Уж мы не знали, что и думать. Дед было отправился в школу звонить, да я догадалась к камню спуститься... Совсем ты нас сторонишься.
Наташа Павловна пошевелилась, освобождая место рядом, и хотела промолчать, но неожиданно жалко и виновато улыбнулась.
Мне старуха встретилась возле кладбища. Вроде бы и цыганка, а вроде бы и не цыганка... Астры я у нее купила. А потом она наговорила мне всякой глупости.
Не надо тебе одной больше туда ходить. Впечатлительная ты. Хотел дед с тобой отправиться, вот пусть бы и шел.
Что ж теперь об этом говорить... вялым голосом сказала Наташа Павловна, тем не менее радуясь, что Мария Семеновна оказалась рядом и страхи ее стали проходить. Катеришка не капризничала?
Тебя заждалась, все в окошко выглядывала.
Совсем у меня голова кругом пошла, призналась Наташа Павловна. А сегодня ночью я будто голос Игоря слышала: «Береги Катеришку». Он и перед походом, когда уже собрался к себе на лодку, сказал мне эти слова. Поэтому я и на кладбище пошла сегодня.
Да ведь нет же его там... И ходить тебе больше туда одной не надо. Я, грешница, боюсь кладбищ. А старуха эта темная. Худые слова про нее говорят.
Да ведь он обидится, возразила Наташа Павловна.
Он не обидится. Он у нас в море остался. Стало быть, и у нас одна дорожка к морю.
Уехать бы куда...
Мария Семеновна не поверила ее словам, сказала ласково:
Куда ж тебе от моря уезжать?.. Красотищи-то у нас тут сколько! И Катеришка уже к морю привыкла. И вдруг до нее дошло, что Наташа Павловна не обмолвилась, а сказала со значением. Ты уедешь, а нам как-то тут без вас оставаться? Ведь мы помрем с тоски.
Наташа Павловна провела пальцем по уголкам глаз, припала к ее плечу.
Хорошие вы мои...
Ты только не плачь... Катеришка не должна видеть твоих слез.
Я давно уже не плачу. Сегодняшнее не в счет. Сегодняшнее это нервы.
У кого их теперь нет, нервов-то. Не знаешь, как еще их хватает на все. Нам с дедом в войну так досталось, что думали не выдюжим. А вот выдюжили да еще и сына пережили. Она покачала головой, как будто говорила не о себе, а о ком-то другом. Не пожелаю ни другу, ни врагу пережить своих детей. Много казней придумано на земле, а эта самая страшная. Во сне только и отдыхаешь от нее, да бывает, что и во сие она не дает отдыха. Мария Семеновна поправила волосы рукой, глянула на восход, откуда грядой наплывали облака, выстроясь уже в два этажа, и забеспокоилась. Шторм, Наташенька, идет. А с ним завершится и осень наша золотая. И станет вокруг пусто и голо.