Весла можно бы и посушить, товарищ лейтенант, да вот почты давно нет, сказал за Силакова Ловцов. А у меня мать, когда уходили, болела шибко.
Наверное, уже поправилась, сказал Суханов тоже почти расхожую фразу и присел рядом на рундук.
Хорошо бы, конечно, только неспокойно мне. Одна она у меня. Отец в озере утонул. Мы ведь из потомственных рыбаков. У нас на кладбище мужиков почти нет. Которые на войнах погибли, а которые в озере остались.
Как же это он?
Осенью дело было. А отец в то время запивать крепко стал. Беспричинно, говорила мама.
А теперь и все беспричинно пьют, сказал Силаков.
Не возникай, Силаков, заметил ему Ловцов. Правь службу. У нас озеро огромное, берегов не видно. Сорок на шестьдесят верст будет. В тоню запускаются с вечера, а сети выбирают под утро. Ночи холодные в октябре, ветреные. На каждой сойме у нас по два рыбака, а плавят двумя соймами. Двойками зовут их. Отец у меня большаком был. Вообще-то у нас в роду все большаки. Выпили, видно, с вечера крепко. Напарник моего отца пошел в каюту соснуть. Отец на корме оставался. Может, покурить, а может, по нужде. У рыбаков сапоги тяжелые, с заколенниками. В таких не выплывешь. И вода холодная, как лед. Ловцов говорил тихим голосом, как будто все время что-то припоминал. Конечно, если бы не выпивший, то ничего бы и не было. А раз выпивший, то и понятно... Ловцов грустно улыбнулся, дескать, вот, братцы, какие дела невеселые. А мама
с той самой ночи, как узнала, что отец в озере остался, хворать начала.
Суханов достал платок, вытер лоб и шею в кубрике было душно и жарко.
Когда вас патруль задержал, вы с мамой по телефону говорили? спросил он, глядя себе в колени.
Мама не смогла прийти на разговор. Ловцов поджал нижнюю губу, потом отпустил ее. Дед тогда на почту приходил. А мама опять прихворнула.
Ты прости меня, Ловцов, неожиданно попросил Суханов.
Ловцов удивленно взглянул на него.
Прости... повторил Суханов. А за что это не так важно.
Так если... Конечно же... О чем разговор, запинаясь, проговорил Ловцов, пытаясь сообразить, за что именно Суханов попросил у него прощения. Вы если чего плохого о нас думали, так это зря. Ребята у нас в норме.
Рогов у нас вот только в шторм всю ночь в гальюне просидел, как бы дождавшись своей очереди, сказал Силаков.
Силаков, не возникай, правь службу, сказал Ловцов.
Ты что-то там сказал? деланно-ласково спросил Рогов.
Я сказал, что Рогов всю ночь играл на «пианино».
Вот теперь ты правильно сказал. Только когда говоришь дело, не глотай слова. Повтори еще, чтобы товарищ лейтенант все хорошенько разобрал.
Не волнуйтесь, Рогов, у меня слух в норме, заметил Суханов. Я все понял.
Силаков, повтори, когда тебя старшие просят, тем не менее сказал Рогов.
Рогов, иначе говоря, товарищ годок «пианист», можно сказать, с мировым именем, опять зачастил Силаков.
Силаков, поимей совесть, как говорят коренные одесситы. Говори так, будто докладываешь.
Рогов самый...
Отставить, Силаков, поморщась, сказал Суханов. До него наконец дошло, что Рогов начал изгаляться над Силаковым, которого ему стало жалко, как меньшего брата. Мы все хорошо поняли, за исключением, кажется, самого Рогова. Но для него мы повторим потом.
Обижаете, товарищ лейтенант.
Да полно вам, Рогов. Вас обидеть нельзя. А вот Силакова...
Рогов несказанно удивился:
Так это же Силаков... Понимаете Си-ла-ков.
Суханов, естественно, ни черта не понял, но на всякий случай спросил:
Ну так что Силаков? А вы Рогов. А я Суханов. У каждого человека должна быть своя фамилия.
Фамилии-то, товарищ лейтенант... начал объяснять Рогов, они ведь все разные...
Ловцов почувствовал, что Суханов никак не мог понять Рогова, и Рогов об этом догадывался и строил из себя дурочку, делая при этом серьезное лицо, которое сбивало с толку Суханова, и он все пытался докопаться до смысла, который, как говорится, тут и не ночевал.
Замри, Рогов, негромко сказал Ловцов и обратился к Суханову: Тут все ясно, товарищ лейтенант, как божий день. Во всяком деле должен быть стрелочник.
Какой стрелочник?
А это такой, который всегда виноватый и третий с краю.
Чушь какая-то! только что не вспылил Суханов.
Может, и чушь, охотно согласился Ловцов. Только эту чушь не мы придумали. Мы пришли на флот она была. Мы уйдем она останется. Я ведь тоже когда-то был лишним с краю. И Рогов тоже. А теперь вот Силаков. Каждому моряку надо через это пройти.
Самая настоящая дремучая чушь, оказал Суханов.
Силаков почувствовал в Суханове неожиданного защитника, и ему также неожиданно захотелось легонечко лягнуть его на потеху «годкам». Веснушки у Силакова от радостного возбуждения покраснели, и он невинно спросил:
А вас, товарищ лейтенант, тоже, должно быть, качнуло?
Не возникай, Силаков, уже больше по привычке, чем для острастки, заметил Ловцов.
Нет, отчего же, сказал Суханов. Пусть возникает. Я в первые часы на самом деле плохо качку переношу.
А из поста не ушли, хотя мичман вас и подменял. Звание, выходит, не позволило, а может, гордость?
Считайте, Силаков, что и звание, и гордость.
А если бы вы были простым моряком? Вроде Рогова?
До чего ж ты надоел, Силаков. Умным людям не даешь слова промолвить, сказал Ловцов. Лезешь со своими дурацкими вопросами.