Есть.
Хотя некоторые гости не остались обедать, но многие все же не уехали, поэтому своим офицерам пришлось обедать во вторую смену. Обычно в таких случаях для младших офицеров накрывали столы в малой мичманской кают-компании, но там сегодня обедала заводская самодеятельность, и мичмана в свою очередь тоже бесцельно слонялись по верхней палубе.
Суханов поднялся на мостик еще раз поглядеть, где он прозевал БПК, и отсюда сверху ему сразу стало ясно: он все время жался к фарватеру, по которому уходили в море и возвращались корабли. Просто другие лучше его знали внутренний рейд и помнили о фарватере, а он забыл. «Ну, раззява, подумал он о себе. Надо же так ляпнуться». Он уже спускался на палубу, когда его придержал Блинов.
Меня чего-то разыскивает мой обожаемый начальник, между нами, девочками, говоря, тюфяк Грохольский, озабоченно сказал он. Сейчас я его повидаю, а потом мы с тобой, не дожидаясь праздничного обеда, рванем на берег.
У меня нет настроения гарцевать.
Оставьте хандру, мой лейтенант, своей покойной прабабушке. Сегодня мы завалимся в такую компашку...
Суханов грустно и снисходительно покачал головой.
А для начала купим Галочке шоколадку и запишемся в три адреса.
Почему в три? В четыре... Никогда не обижай женщин. Они все простят, не простят только равнодушия. Крутись где-нибудь здесь и «жди меня», как сказал поэт.
Суханов не стал крутиться, а спустился к Ветошкину, который у себя в каюте в ожидании обеда жарился со своим соседом, тоже мичманом из БЧ-5, в шашки, кажется, выигрывал, и лицо у него от самодовольства лоснилось.
Мичман! позвал его Суханов наигранно-веселым голосом. Я обеда ждать не стану. Ухожу на берег. Действуйте тут по своему усмотрению.
Ветошкину предстояло в вечер заступать на дежурство, поэтому к словам Суханова он отнесся с полным равнодушием. «Ну, это понятно, подумал он, круглое катать, ну и все такое прочее...»
Вахтенному офицеру Суханов сказал:
Будет тут меня дохтур искать, он так и произнес: «дохтур», так передай ему, что Сухановде сделал тете ручкой.
Счастливо отдохнуть.
«Вот она, свобода», выходя из катера на Минной стенке, подумал Суханов. Он оставил лестницу в стороне и пошел наверх по извилистому спуску, весело приветствуя встречных моряков и почтительно отдавая честь старшим по званию, всем своим видом как бы утверждая, что ему все нипочем и он волен делать все, что захочет, правда, в тех разумных пределах, которые обусловлены военным регламентом.
Но хотя он и выражал свою веселость и независимость, на душе у него было погано-препогано. Как бы ни был хорош сегодняшний день и сколько бы хорошего ни ожидало его и дальше, день этот неминуемо пройдет, а потом начнется утро, и он снова останется с глазу на глаз со своими архаровцами.
Поднявшись наверх, он ощутил чертовский голод и пожалел, что сошел на берег, не дождавшись обеда. Свобода сама по себе, конечно, прекрасна, но голод ведь тоже не тетка, и он постоял в тени платана, размышляя, куда бы ему зайти перекусить. Он вспомнил, что на бульваре было открытое кафе, в котором подавали сосиски с капустой и бульон с пирожками, заходить в рестораны младшим офицерам с некоторых пор не рекомендовалось, и он, как человек, у которого появилась определенная цель, направился, придерживаясь тени, к кафе.
Часам к семнадцати он собирался быть в раскопе, а до этого часа следовало убить уйму времени. Не случись этого провала с галсами, который и не должен был случиться и который тем не менее случился, Суханов сошел бы с борта часов в шестнадцать. «Ну да что уж теперь делать, подумал он. Перекушу вот сейчас, потом, может, съезжу выкупаюсь... И так все ладненько получится».
Он пригласил к себе старпома с замполитом и сказал, что старпом после суточного
наряда может до подъема флага сойти на берег, а замполит пусть сам решает, как ему лучше поступить.
Я сейчас отправлюсь с людьми в культпоход, а к демонстрации фильма вернусь на борт.
Воля ваша, сказал Ковалев и отпустил обоих. Он уже совсем собрался уходить, но раздался звонок, и адъютант сказал, что сейчас с ним будет разговаривать командующий.
Ковалев невольно поднялся из-за стола, оправил на себе рубашку, недолго подождал и, несколько волнуясь, сказал:
Слушаю вас, товарищ командующий.
Но командующий, видимо, еще не взял трубку, и Ковалеву никто не ответил. Он недоуменно пожал плечами, не понимая, что ему делать: положить ли трубку и ждать повторного звонка или уж стоять навытяжку, авось это потом Ковалев усмехнулся зачтется, и тут послышался голос командующего:
Вот что, командир, праздник праздником, а служба службой. Что вы сейчас собираетесь делать?
Хотел сойти на берег. Уже и машину вызвал на стенку.
Вот и прекрасно. Прежде чем ехать домой, загляните в штаб. Я вас жду.
Послышался отбой. Ковалев посмотрел на трубку, положил ее на аппарат и звонком вызвал дежурную службу.
Катер, машина? отрывисто спросил он.
Катер у трапа, машина вас ждет на Минной стенке.
Ковалев оглядел себя в зеркало, надел поплотнее фуражку и вышел из каюты. В коридоре его поджидал старпом, чтобы проводить до трапа. Ковалев не стал говорить Бруснецову, что ему звонил командующий, не сказал также, что едет в штаб, он вообще ничего не сказал, потому что сам не знал, чем вызван этот неурочный звонок, а раз не знал, то и говорить обо всем этом было преждевременно.