Словом, провожали с музыкой, сказал Сокольников, а встречать могут и без оной.
Да не было музыки, комиссар, возразил Ковалев.
Ладно, согласился Сокольников, была музыка, не было музыки не в этом дело. Главное напрягай мы уже получили. И еще получим, если...
БИП, командир, сказал в микрофон Ковалев. Доложите обстановку.
В БИПе уже не мешкали, видимо, на планшетах все было расставлено, как на шахматной доске, следовало только обдумать и сделать очередной ход.
Цель номер одни авианосец «Эйзенхауэр». Пеленг... Дистанция...
Ну вот, сказал Ковалев. Мы поднимем вертолет. Они свои поднимут. Трескотни в небе получится много, а результатов пшик. Наша концепция выжидания и есть действие. По крайней мере, полагаю, они там так считают, иначе не шлялись бы за нами, как шавки.
У этих шавок...
В том-то и дело, комиссар, сказал Ковалев. В том-то и дело, повторил он, хотя нужды в этом не было.
Он уже начал замечать за собой одну неприятную особенность, что ему порой стало нравиться повторять одни и те же, в общем-то лишенные смысла, слова, чтобы только не говорить о главном. Он знал, что, какие бы решения ни принял, они будут выполняться неукоснительно в этом как раз и заключался великий и трагический смысл военной службы, но он же и понимал, что, когда его решения станут непонятны людям, они в них, в эти решения, а значит, и в него самого могут и не поверить, но сказать яснее по его мнению, и так все было сказано яснее ясного, просто ему не представлялось возможным. Оставалось только закричать: «Верьте мне, как я верю вам», но он никогда не позволил бы себе опуститься до этого.
Ковалев первым заметил Суханова и не стал ждать, когда тот доложится, спросил сам:
Говорили с Ловцовым?
Так точно, товарищ командир. Он парень мужественный.
Ну понятно, сказал Ковалев. У вас что-то еще есть?
На
ходовой мостик лейтенантам с мичманами, не говоря уже о старшинах с матросами, захаживать просто так не полагалось, сюда прежде всего вызывали, реже приглашали, но это уже больше относилось к старшим офицерам.
Так с чем вы поднялись, Суханов? уже нетерпеливо спросил Ковалев.
Товарищ командир, ходатайствую о предоставлении внеочередного отпуска старшине первой статьи Ловцову с выездом на родину для похорон матери. Фраза получилась длинная, и Суханов, произнося ее, постоянно думал, как бы чего из нее не упустить, чтобы не получилось смешно. Комдив, командир боевой части и старпом не возражают.
Ковалев заинтересованно поглядел на Суханова, чуть заметно усмехнулся, подумав: «Ловкачи... Самим лень подняться послали лейтенанта».
Океан же вокруг нас, удивленно сказал за командира Сокольников. Мы ведь не имеем права заходить в иностранные порты.
Погоди-ка, комиссар, попридержал его Ковалев и подбодрил Суханова: Ну-ка, ну-ка...
Все очень просто, товарищ командир, сказал Суханов, поняв, что раз уж заварил кашу, то и расхлебывать ее приходится самому. В точке к нам подойдет танкер, который потом отправится в ближайший порт пополнять запас воды, может, еще чего там купит. (Суханов немного приободрился.) Оттуда наш консул должен переправить Ловцова на Родину. Ведь будем же мы таким манером переправлять больного в госпиталь.
В ваших рассуждениях есть резон, сказал Ковалев. Только, к сожалению, Ловцов все равно не успеет на похороны.
В народе говорят: если на похороны не успел, так хоть на свежей могилке постоял.
Теперь уже заинтриговался Сокольников.
Вам-то откуда знать, Суханов?
Да ведь я рязанский, товарищ капитан третьего ранга. У меня и бабушка еще жива. Она много чего такого знает.
Ну, привет бабушке, сказал Ковалев. Правьте службу, Суханов, а мы тут с комиссаром покумекаем, как лучше претворить в жизнь вашу идею. Суханов уже было повернулся, но командир задержал его: Допустим, мы отпустим его, но у вас сразу на одного акустика станет меньше.
Я это тоже продумал, товарищ командир. В курсантскую пору на практике, да и на тренажерах, я много часов провел за этим «пианино». Да и мичман у нас классный акустик. И техник неплохо работает. Выйдем из положения, товарищ командир. Я вам обещаю.
Взгляд у Ковалева стал колючим, и Суханову показалось, что сейчас тот скажет: «Нет». Это слово принадлежало бы небожителю, и идти дальше стало бы некуда, но Ковалев неожиданно сказал таким же колючим голосом:
А вот теперь, Суханов, я вам верю.
В кубрике между тем Ветошкин гнул свою линию.
Послухай, Серега, говорил он, прижав того на рундуке в уголок. Кто тебя лучше своего брата моряка поймет в горе? Да и не успеть тебе ни при какой погоде. Это у лейтенанта нашего всякие фантазии в голове бродят. А чего бродить, когда вокруг одна вода? Да и погода сейчас самая разнесчастная. Проболтаешься только в аэропортах. А тут законтачим лодку законтачим же мы ее, проклятую, это я тебе говорю, так или иначе отпуска дадут на группу. Первый твой. Я тебя понимаю, сам два года назад мать схоронил. Но и нас ты должен понять, нам ведь без тебя зарез. Он провел ребром ладони по горлу. Сам видишь, говорить тебе много не буду. А мать, конечно, дело святое. Тут уж говори не говори, а с места не сойдешь.