Фаррадей сбросил скорость и поехал медленнее. Шины и управление бы не подвели, но за других водителей он так ручаться не мог. Хорошо, что их не было. Совсем. Действительно, ну кто ещё ездит в такую погоду, кроме столичных сумасшедших вроде Майка?
Так, в полном одиночестве и тишине, а точнее под глухой шум дождя, он и подъехал к посёлку. Посёлок горел зелёной точкой на навигаторе, и только поэтому Майк не пропустил неприметный съезд на грунтовку. Ливень превращал день в ночь, но на самом деле было всего четыре часа пополудни. Глупо ждать следующего утра, да и слишком долго. Значит, попытаться постучаться к кому-нибудь с просьбой позволить переждать дождь. Обычно это хорошее начало: почти не было народов, которые не были бы знакомы с концепцией «гостеприимства в трудной ситуации»
В ночи некоторые боятся незнакомцев, но в ненастье все друзья и все помощники. Единственный риск что тебя просто не услышат. Поэтому Майк набрался наглости поставить джип под непонятного назначения навес: на четырёх столбах, с крышей, но совсем без стен («Для снопов? Вряд ли»). А потом надел дождевик, капюшон, укрыл полами непромокаемого плаща рюкзак и побежал к ближайшему крыльцу. Капли дождя барабанили по голове и плечам, отскакивая и порождая тучи брызг. Несмотря на глубоко надвинутый капюшон, Майк «умылся» дождём, едва успев пробежать пару шагов.
Воздух был таким мокрым и свежим, что им было трудно дышать, но буйство грозы отзывалось во всём теле какой-то шальной радостью, первобытным праздником хаоса. Почти взлетев на крыльцо, Майк что есть силы видимо, подражая дождю застучал кулаком тяжёлую на вид дубовую дверь.
Хозяева! Есть кто дома? Я заблудился!
Радостный тон его голоса совсем не вязался с тем, что он говорил, но Майк отчего-то ощущал себя почти опьянённым и немного запыхавшимся. Он замолчал и прислушался. Ничего. Но только он занёс кулак во второй раз, как над самым его ухом раздался спокойный и громкий голос:
Совершенно не обязательно так кричать, молодой человек. Я не глухая. Отойдите от двери, она открывается наружу.
Он посторонился, слегка озадаченный. «Наверное, где-то вверху есть домофон с камерой». Дверь медленно открылась, являя взгляду кусочек тёмной прихожей с прямоугольником яркого света в конце и невысокий силуэт в шали. Пожилая дама. Видимо, достаточно пожилая, чтобы без запинки говорить разменявшему пятый десяток Майку «молодой человек».
Я повторил он, заблудился. Из-за дождя. Не знаете, здесь поблизости есть какой-нибудь отель или гостевые комнаты?
Из темноты тихо хмыкнули:
Вы бы ещё «санаторий» или «гольф-клуб» спросили. Нет, сюда никто не приезжает. Гостевых комнат нет. Впрочем, если вы не играете на контрабасе и у вас завалялась пачка хорошего чая, можете переждать дождь у меня.
Майк рассыпался в благодарностях и заверил, что чай у него есть, а контрабас он даже в оркестре не видел. В темноте рассмеялись и пригласили его внутрь.
Сноровистая старушка в миг нашла место и дождевику, и болотным сапогам, и рюкзаку Майка, а потом позвала пить чай.
«Кажется, я ещё не растратил навыков», мысленно похвалил себя Фаррадей, шагая вслед завёрнутому
в шаль силуэту.
Через полчаса они уже разговаривали почти как старые знакомые, а спустя ещё десять минут она спела ему ту самую балладу, которую он храбро отказался признавать народной. Певческий голос у старушки, кстати, был красивый и словно бы моложе её на несколько поколений: чистый, глубокий и красивый, возможно, когда-то профессионально поставленный. Но говорила она, хоть громко и чётко, но чуть надтреснуто, и как будто с каким-то неуловимым акцентом, возможно, оставшимся от исконного наречия местных.
Майк нажал на кнопку записи как раз вовремя: чуть-чуть помолчав и поглубже запахнувшись в вышитую шёлковую шаль, старушка неспешно начала:
У края посёлка стояла кузня
Дети леса
И когда от вечного шума ударов молота о наковальню он начал глохнуть, то сильно загрустил и едва не запил. Работать он мог как прежде, но как же истории? Его спасла семья, а особенно старший сын, с детства помогавший отцу в кузне. Вместе они придумали новый язык жесты, но не такие, какие учат сейчас. Эти им выучить было негде. Свой собственный язык. А потом ещё и читать по губам решили. Соседи иногда диву давались, глядя как они разговаривают: кузнец, жена, трое сыновей и дочка беззвучно, двигая руками медленно и важно, будто бы в каком-то подводном царстве.
Они были странные люди, но дружные и работящие, а потому в посёлке их уважали. Старший сын был вечно занят в кузнице: металл покорялся ему с самого детства, будто сам хотел гнуться, коваться, полироваться и чеканиться, подвластный ещё маленьким, но уже не по возрасту сильным рукам. Но если иностранцев в посёлок не приезжало, и отцу помощь в «переводе» была не нужна Тогда, завершив дневные труды, мальчик сбегал до самого вечера.
Что-то такое иногда вдруг поднималось в его душе. В иные дни он бегал по пляжу или влезал на скалы. Но больше всего мальчик любил лес.
Здесь корни вывороченных бурей сосен торчали из земли, будто щупальца кракенов. Здесь водорослями свисали с веток плети мха и лишайника, а вокруг и под ногами, пробиваясь между яркими кораллами грибов, колыхались папоротники и цветущий дурман. Это было зачарованное царство, провожавшее каждый шаг внимательным взглядом чёрных мокрых булыжников, шептавшее ручьями, пахнувшее чем-то терпким и диким, живее жизни, опасней опасности.