Я закрыл глаза и через какое-то время увидел разноцветное мелькание точек, словно мерцание многочисленных звезд. Мишкин голос зазвучал объемно, пространство расширилось, и я вдруг увидел горе, всеобщее людское горе. Оно плыло над головами, над морем голов. Грузовики, перекрывающие улицы, военные, много военных, белые крыши, снег на головах и на грузовиках. Все безмолвно, все движется, как в замедленном кино, величественно и страшно. А над этим живым безмолвием звучит:
И вдруг всё стихло. Исчез зал. Еще раз мелькнула перед глазами нескончаемая людская масса, заснеженные крыши.
Я открыл глаза. Монгол стоял, опустив голову. Все молчали. Потрескивал, догорая, костер. Каплунский отвернулся, сглатывая комок, подступивший к горлу. Он тихо плакал. Может быть, вспомнил об отце, а, может быть, жалел мать и сестру.
Мишка, Монгол! задохнулся от восторга Мухомеджан. Ну, ты, это гений!
Пацан! донеслось со стороны завода. Несколько голов, выглядывало изза забора.
Молодец, кореш! Спой еще! попросили они.
От дороги послышались хлопки. Это с десяток прохожих свернули на голос. Монгол смутился, повернулся в сторону забора, потом в сторону дороги, показал на горло: «Не могу». Головы исчезли за забором, а люди, свернувшие с дороги, увидев, что певец сел и петь больше не собирается, быстро разошлись.
Возбуждение прошло, но осталось тепло в душе и добро в сердце. То ли от вина, то ли от Мишкиного пения, а скорее всего и от того и от другого, нас пронизывала любовь и теплое чувство счастья. Так бывает в горе, когда слезы облегчили душевную скорбь и очистили душу, и ты готов поделиться со всеми последним.
Монгол открыл вторую бутылку, и мы выпили еще вина, закусывая картошкой, от которой шел пар, разламывая ее, и выгрызая до подгоревшей корочки, перемазывая руки, носы и щеки сажей. Сажа скрипела на зубах, но это было пустяком по сравнению с удовольствием от печеной в костре картошки.
Аликпер, ты работать идешь, или в школу в восьмой? спросил Мухомеджана Монгол.
Нет, хватит, в школу больше не пойду, улыбнулся беззаботно Мухомеджан. Меня в котельную берут. Работа грязная, с углем, зато сезонная. А летом лес, рыбалка. А там посмотрим.
Как же ты диктант завалил? удивился Монгол. У Монгола с русским всегда были лады.
Да он в слове «еще» четыре ошибки делает, беззлобно засмеялся Мотястарший. Надо же умудриться, на одной странице шесть орфографических и четыре синтаксических ошибки.
Мотя повернулся к Алику.
Я ж перед тобой сидел. Когда проверка была, отодвигался в сторону, чтоб ты посмотрел. А ты, придурок, уставился в свой диктант как баран и глаз не поднял.
Да ладно, чего теперь! голос Мухомеджана звучал лениво и добродушно. Да и не хочу я железнодорожником быть. Я природу люблю. Буду зимой готовиться, хочу в «Лесной техникум» поступить. В Брянск поеду.
Да, это твое, согласился Самуил и предложил:
Тебя Каплун подтянет. У него с русским хорошо. В одном
дворе живете.
Да я что? пожал плечами Каплунский. Мне не трудно.
Точно, оживился Алик. Каплун, поможешь?
Сказал же! подтвердил Каплунский. Конечно, помогу.
Мы молча жевали яблоки. Все, что можно было съесть, было съедено. Только яблоки еще лежали на газете.
Как-то получилось, что все по разным местам разбрелись. Самуил в машинке теперь будет учиться, ты, Мотя, с Каплунским в железнодорожном, я по музыке, грустно сказал Монгол.
Самуил, обратился Мишка к Самуилу. Ты держись Толи длинного. Он тоже поступил в машиностроительный. Толя хороший пацан.
Да мы с ним не очень как-то.
Вот и покорешитесь. Я ему тоже скажу.
Да не надо. Там разберемся, уклонился Самуил.
Ну, смотри, как хочешь
А куда «хорики» пошли? Венька? Жирик? спросил Армен Григорян.
Венька на шофера пошел учиться, а Жирик на повара, ответил Витька Мотя.
Во, дает, засмеялся Изя Каплунский. Еще жирнее станет.
Зря смеешься, сказал Самуил. Нормальная профессия.
А ты, Каплун, чего не пошел на художника учиться? в голосе Монгола было сожаление. Рисуешь ты здорово!
Он вспомнил, наверно, последний рисунок Каплунского. Изя срисовал картину Васнецова «Три богатыря» на лист ватмана, который ему принесла мать. Это была совершенно точная увеличенная копия с небольшой открытки.
Срисовать, это еще не значит уметь рисовать, ответил Каплунский.
Ничего себе «не уметь», обиделся за Каплунокого Мотястарший. Заставь меня срисовать дерево, так я метлу нарисую.
Мы рассмеялись, представив Мотю с красками и кисточкой. Пожалуй, у него и метлы не получится.
А вот куда у нас Вовец после школы пойдет? посмотрел на меня Мотя.
А ему никуда идти не нужно, он колдун, усмехнулся Мухомеджан.
Сам ты колдун, обиделся я. Обыкновенный, как все. Просто иногда могу больше, чем другие.
Да ладно, не обижайся, Вовец. Это бабки тебя за глаза так зовут. Но уважают, заступился Монгол.
В цирк он пойдет. Точно, Вовец? пошутил Витька Мотя.
Вовец куда хочешь пойдет. Ему все легко дается. Он ничего не учит, а ему пятерки ставят, серьезно сказал Монгол.