В комнате, в углу, у нее висел черный от копоти Николай Угодник, которому она надоедала, выпрашивая себе здоровья и легкой смерти. У Матери Божьей, святой девы Марии, она не просила ничего, но делилась мелкими заботами, пересказывая уличные склоки, жаловалась на суету мирскую и, повздыхав перед образом, снимала с души злобу, накопившуюся за день.
Выше отца Бориса в своей мирской жизни она никого не знала. И когда после окончания службы подходила к нему под благословение, робела. Ей казалось, что батюшка читает ее душу как книгу, где видит грехи, которые больше никому не ведомы. Она поспешно прикладывалась к кресту и, получив благословение, спешила отойти, а, отойдя, вздыхала с облегчением.
Так она и жила. Тихо. Уживаясь с людьми и Богом. Ничего ни у кого не просила, ничего никому не давала, разве что благословение Божье, которое давать было просто.
И счет годам, бабушка Паша потеряла и дня своего рождения не помнила.
Но умереть она не могла, потому что далеко под Псковом, в селе Дубки, лежал в братской могиле ее сын, и она еще не плакала на его могиле. И она знала, что не будет ей покоя, пока не съездит на его могилу.
Для того и копила деньги, откладывала копеечку к копеечке, рубль к рублю.
Она берегла память о сыне и носила ее в себе все эти долгие годы войны. И все эти годы ей не давала покоя мысль о том, что сын ее умирал в чужой стороне и звал ее, а она была далеко, и некому было унять его боль, утешить, облегчить его страдания. Эта мысль
жгла ее и терзала сердце. И все чаще в последнее время стало возникать перед ней лицо сына, точно он напоминал ей о себе. И когда видение становилось особенно навязчивым, она шла в церковь, ставила незапланированную свечку, оставляла поминание и сама молилась за упокой души убиенного раба Божьего Михаила.
Однажды, когда бабушка Паша стояла в овощном магазине за капустой, ей стало плохо. Сердце вдруг сдавило невидимой силой так, что она не могла вздохнуть, в глазах потемнело, а ноги подломились, и она стала опускаться на пол. Она бы упала, но ее успели подхватить под руки, отвели к окну и усадили на ящик.
Когда сердце немного отпустило и бабушка Паша смогла перевести дух, ее отвели домой. Соседка Мотя дала ей капель и оставила одну.
Оставшись в своей комнатенке, бабушка Паша почувствовала себя плохо. Ноги не слушались, и хотелось поскорее лечь. У нее хватило сил по стеночке добраться до кроватиОна не видела ангелов и не слышала колокольный звон, и даже не успела понять, что умирает. Сердце сделало последний какой-то судорожный толчок, тело дернулось и замерло. Но мозг некоторое время еще продолжал работать, и сознание успело отметить расползающуюся пустоту и бестелесную легкость
Я умер одновременно и вместе с бабушкой Пашей. Я летел в бесконечную бездну; я летел, а вокруг все рушилось и разноцветным калейдоскопом менялось и кружилось перед глазами И разом все прекратилось, потому что я открыл глаза. Передо мной стояла мать и трясла за плечо.
Что с тобой? Ты так стонал. Да у тебя жар, мать приложила руку к моему лбу. Рука была прохладной, и ее прикосновение доставляло наслаждение.
Да нет, ничего. Просто уснул, и что-то приснилось, ответил я.
Ну, спи, спи, мать поправила одеяло, подняла книгу с пола, положила на стул рядом с кроватью и вышла
Ну и кому ж эти тыщи теперь? спросила мать тетю Нину.
А государству, кому ж? У нее-то никого не было. Кому копила?! А все жадность.
«Нет, кричало все во мне, это неправда. Не жадность, а святая материнская любовь. И не для себя копила, а для цели большой!»
Но я молчал. Видно так угодно кому-то было; ей оставаться осужденной, а мне молчать.
все жадность наша. Хотя б отказала кому, хоть бы и Моте. Сколько Мотя для нее сделала?! А то так, никому.
Так Мотя и взяла бы.
Да нет, Шур, там же не одна Мотя была. Да и муж у Моти милиционер. Не дал бы. Не положено.
Да и то, правда. Чужое руки жжет. Потом как жить? Совесть замучает, согласилась мать.
А, может, что и взяла, словно не слыша и думая о чем-то своем, сказала тетя Нина.
Глава 22
До футбольного матча оставалось больше двух недель, а город уже волновался и жил ожиданием большого футбола. К нам ехала знаменитая московская команда класса «А», чтобы сыграть товарищеский матч с местными чемпионами. Этот подарок городу преподнесли москвичи к годовщине освобождения его от фашистских захватчиков. Болельщики обсуждали на улицах волновавшие их вопросы: приедет ли Константин Бесков, будет ли Всеволод Блинков, Василий Трофимов и Виктор Царев. И будет ли стоять в воротах Хомич. Скептики утверждали, что ничего этого не будет. Приедут запасные, а то и вовсе вторая команда, побегают в свое удовольствие, проведут тренировку и укатят восвояси.
Но как бы там ни было, футбола ждали, и, как обещали афиши, матч состоится при любой погоде.
А пока погода стояла необыкновенно теплая. Все в природе налилось и достигло предела своей зрелости. Природа млела и томилась и, тяготясь своим изобилием, готовилась разродиться несметными своими дарами. Лето уже перевалило за свою вторую половину. Вода в речке стала холоднее. В народе говорили «Пророк Илья в речку помочился». После этого купались только самые отчаянные. А по утрам и вечерам ходить в маечке стало зябко. И птицы стали тише. Реже раздавалось их веселое щебетание и жизнеутверждающее пение. Птенцы давно выросли, окрепли и вылетели из гнезд. Вороны и то каркали как-то поособому, лениво и вроде потому, что им так положено.