Мать замялась и как-то виновато взглянула на Павла. Я понял, что ей стыдно сказать при брате, что у неё осталось денег в обрез до отцовой получки. Но она встала и пошла в их с отцом комнату к шифоньеру, где под бельем хранила завернутые в ситцевую косынку деньги. Дядя Павел достал из кармана гимнастерки две новенькие сотни и хотел отдать матери, но отец отвел его руку:
Ты спрячь свои деньги. Еще успеешь потратить. У нас пока есть, а там посмотрим.
Дядя Павел заупрямился, и мать при молчаливом согласии отца деньги взяла.
Мать ушла. Вслед за ней встала изза стола бабушка, собрала грязную посуду и унесла на кухню. Олька выпорхнула следом, а я с живым интересом слушал разговор отца с дядей Павлом.
Сам-то ты как? Ничего ж еще не рассказал, спросил отец.
Да я писал, уклончиво ответил дядя Павел.
Ну, письма это одно, а жизнь другое. Какникак, полЕвропы прошагал, до самого Берлина дошел. Как там Европа-то?
Европа как Европа. Что с ней, с Европой сделается? Много чудного, конечно а народ ихний хороший. Их запугали коммунистами и потому нас встречали с опаской, недоверчиво, а потом разобрались, ничего. Видят, что мы не зверствуем, как фашисты, никого не трогаем, детишек подкармливаем
Русский народ отходчив, подтвердил отец.
Отходчив-то, отходчив, да всякой доброте есть предел, возразил Павел. Что делал немец с нашими людьми!
Насмотрелись, век не забыть. И детишкам и внукам передам. Кто видел, тот не забудет Стариков, детей расстреливали, над женщинами измывались, целые деревни жгли. Мы по Белоруссии шли, так волосы дыбом вставали. А про концлагеря знаешь?
Слыхал, много писали, отозвался отец.
В Польше один такой освобождать пришлось, Майданек, недалеко от Люблина. Камеры специальные придумали, людей газом удушали. Нас встретили не люди, а полумертвецы, кожей обтянутые кости Многие, особенно те, у кого родных замучили, люто немцев ненавидели. Тогда, перед вступлением в Германию приказ Жукова вышел об отношении к мирному населению и о мародерстве. Приказ и сдерживал. А то расстрел, без всякого трибунала
Дядя Павел замолчал. Отец положил на стол вилку, которую крутил в руках, пока говорил дядя Павел, и задумчиво сказал, словно отвечал на свою мысль:
Проводили здесь у нас по городу колонну пленных немцев, тех самых, которые нашу землю топтали, города жгли, а женщины смотрели на них с сочувствием. Какая-то старушка выскочила из толпы, подбежала к колонне и стала раздавать сухари.
Я бы этой старушке всыпал по первое число, зло сказал дядя Павел. Нашла, кого жалеть. Небось при фашистах подолом пыль перед ними мела.
Не скажи. Вон мать говорит, что у нее двое сыновей с войны не вернулись. Просто русский человек по природе добр и отходчив. Доброта у него в душе заложена.
Добр-то добр. А как быть, когда войне, считай, конец, а в тебя, сволочи, изза угла палят. Сколько, нашего брата в последние дни полегло!
Дядя Павел надолго замолчал. Отец тоже ушел в себя, и установилась какая-то неприятная, напряженная тишина. Первым очнулся Дядя Павел:
А ты, Тимофеич, стало быть, в Персии был?
В Иране. С 1935 года Персия Ираном называется, поправил отец. Я был в Тегеране, в группе Советских войск.
В Тегеране проходила конференция трех держав. Нам политрук рассказывал. Товарища Сталина видел?
Ну, меня уж к тому времени там не было. Конференция в ноябре сорок третьего проходила. Так что, не довелось.
А что за народ персидский? За нас он или нет?
Да как тебе сказать? За нас или не за нас. Они про нас мало что знают. Девяносто процентов неграмотных, самосознание у людей низкое. Хотя в 1905 году там тоже своя революция была. Правда, это ничем не кончилось, революцию подавили В Иране очень малочисленный рабочий класс.
А так они, наверное, все же за нас, подумав, сказал отец. Народ там разный. Коренные жители, персы, составляют лишь половину населения. Много иранских азербайджанцев, курдов. Есть ещё луры, арабы, теймуры, туркмены и много других национальностей. Но народ там, скажу тебе, доведен до такой нищеты, что дальше некуда. Дети шестисеми лет работают как взрослые по 1314 часов в сутки. Делают ковры. Стоит выйти на улицу, как на тебя набрасываются, чуть не на части рвут: «Хуб, хуб, бедухин». Дай, значит, денег, господин. Но нам категорически запретили подавать. Жалко их, первое время никак не мог привыкнуть. А что делать? Всех ведь не оделишь Многие даже не могут себе жены купить.
Как купить? удивился дядя Павел.
Ну, как у нас в некоторых среднеазиатских республиках было? Нужно заплатить калым, то есть, фактически купить жену. Так вот, самые нищие живут с ослицами.
Ну, ты наговоришь, Тимофеич. Как это с ослицами жить можно? Дядя Павел невольно покраснел, и глаза его расширились от изумления.
Глаза отца улыбались, и непонятно было, всерьез он говорил это или шутил.
Чудно! в который раз повторил дядя Павел, покачав головой. Чего только на свете не бывает!
А в магазинах драли с нас втридорога. С англичан одну цену просят, а с нас дерут. Дело в том, что наше командование строгонастрого запретило торговаться. Вскоре, правда, для нас советские магазины открыли.