И что мне делать? растерянно спросил Юрка.
Не знаю, честно признался я. Поговори с Машей.
И насколько все серьезно? Юрка пытался узнать больше, чем узнал, и я, чуть поколебавшись, рассказал ему о том, что видел отчетливо скопление народа в большом зале и Юрку, вокруг которого происходило какое-то безмолвное, вызывающее неприятную вибрацию движение, и ощущение присутствия зла.
Разъяснилось все скоро. Через неделю после нашего разговора с Юркой, Маша сделала аборт. Перед этим они серьезно рассорились, а после нелицеприятного и бурного объяснения расстались. О своей беременности Маша Юрке не сказала.
Лика, которая сама была в положении и вот-вот должна была родить, вдруг приняла активное участие в судьбе Маши: уговорила ее написать заявление в комитет комсомола о том, что Богданов соблазнил ее, попользовался, а когда она забеременела, бросил.
Злополучное собрание состоялось в мае, когда уже вовсю цвела сирень и радовали глаз тюльпаны; газоны украсились молодой травкой, а деревья подернулись нежно-зеленой вуалью из молодых масленичных листочков. Погода стояла теплая, весна манила, и студенты, отодвинув зубрежку на начало сессии, беззаботно проводили время на улицах, предпочитая природу душным помещениям, включая лекционные.
Дня за три до собрания комитетские вывесили броское объявление на ватманском листе; главный вопрос повестки дня собрания гласил: «Персональное дело студента второго курса ф-та иностранных языков комсомольца Богданова Ю.П.». Вторым пунктом стояло «разное». Внизу приписка: «Явка всем обязательна».
Судя по объявлению, собранию придавали большое значение, так что дело принимало серьезный оборот.
Уже за полчаса до начала обсуждения в актовом зале яблоку было негде упасть. Шум и галдёж стояли невыносимые и немного стали стихать, когда за стол президиума, покрытый красной кумачовой тканью, полезло комсомольское начальство: секретарь
комитета комсомола института Сергей Волков, секретарь нашего факультета Сорокин и декан факультета Николай Сергеевич Зимин. С краю скромно пристроился секретарь обкома комсомола Игорь Осадчий, и это давало повод думать, что судить будут показательно и строго.
Когда зал успокоился, Волков с трибуны зачитал письмо, которое с подачи Лики написала бедная Маха.
Товарищи, почти трагическим голосом начал Сергей. В комитет комсомола поступило письмо студентки Токаревой и заявление студентки Мироновой, которые я сейчас зачитаю. Вот первое: «Уважаемый товарищ Волков! Я долго думала, прежде чем решиться сообщить о безнравственном поступке комсомольца Юрия Богданова, но как комсомолка, не могу молчать. Я хочу сообщить в наш комитет комсомола о том, что Юрий Богданов обольстил и обманом соблазнил мою подругу Марию Миронову, а когда она забеременела, бросил её. Так не должны поступать советские комсомольцы. Прошу осудить поступок Юрия Богданова. Член ВЛКСМ с 1953 года Лика Токарева».
По залу прошел ропот. Кто-то коротко свистнул, чей-то женский голос отчетливо произнес: «Позор», но потонул в негодующих голосах. Сергей поднял руку, утихомиривая зал и продолжал:
А вот заявление от комсомолки Марии Мироновой. Зачитываю: «Прошу повлиять на комсомольца Юрия Петровича Богданова, так как он отказался на мне жениться, и я вынуждена была сделать аборт».
Волков еще не дочитал текст, а зал уже взорвался от топота, свиста, гула голосов и отдельных выкриков. И было непонятно, то ли народ поддерживает несчастную Марию, то ли осуждает.
Маша сидела с Милой Корнеевой ниже на два ряда от нас, опустив голову. И, мне казалось, она начинала понимать всю абсурдность ситуации, в которую ее втянула подруга. Сама Лика на собрание не пришла. Ее положение давало ей на это право.
Я на мгновение представил себя на месте Маши, и мне стало плохо. Испарина выступила на лбу, и я почувствовал холодок пота подмышками. В глазах на какое-то мгновение потемнело. Я закрыл их пальцами рук и некоторым усилием воли сбросил наваждение. И тут же ощутил чувства и эмоции девушки, которая сидела в двух рядах от меня и испытывала стыд и ужас от происходящего. Собрание только началось, а она уже поняла необратимость того, к чему ее склонила Лика, в самый критический момент умывшая руки, оставив ее один на один с позором.
Юр, тихо сказал я. Не суди ее. Она уже наказана.
Юрка понял меня, но усмехнулся зло и процедил сквозь зубы: «Дура». Сам он тоже переживал и нервничал. Лицо его покрылось бледностью, желваки ходили по скулам.
Кто хочет выступить? Сергей обвел взглядом зал, который гудел растревоженным ульем.
Секретарь обкома комсомола что-то тихо сказал Волкову, и тот поправился:
Поступило предложение сначала заслушать Богданова, Сергей поискал глазами Юрку. Выйди и расскажи собранию, как ты сам расцениваешь свой поступок.
Юрка встал, но на сцену не пошел.
А я никак не расцениваю свой поступок. Я считаю, что мои отношения с Мироновой это наше личное дело, которое никого не касается. Во-вторых, я ничего не знал о положении, в котором находилась Миронова. Мы поссорились, и я не знаю, что там случилось дальше.
Вы видите, товарищи! Волков вынужден был повысить голос, чтобы перекричать зал. Богданов считает свой поступок, позорящий не только честь комсомольца, но и советского гражданина, личным делом У комсомольца не может быть секретов от комсомола. Меня поражает, что у Богданова нет даже тени раскаяния в своем проступке, и ведет он себя так, как будто не его здесь разбирают, и что ничего особенного не случилось. Это, извините, но кроме как циничным его поведение не назовешь. Я думаю, мы дадим правильную оценку поступку Богданова. Кто хочет выступить?