Конечно, отец предупредил меня, чтобы я больше помалкивал, если где-то зайдет разговор о Есенине. И не нужно кому бы то ни было знать, что у нас об этом поэте свое особое мнение. Мы с отцом уже были научены горьким опытом настороженного, если не сказать враждебного, отношения к моим, выходившим за рамки общеизвестного способностям, которыми я обладал, и осторожность как-то уже стала нашим естественным образом поведения.
Вечером я зашел к Юрке Богомолову. Мне открыла Наталья Дмитриевна. Увидев меня, обрадовалась.
Володя пришел. Вот хорошо, что пришел.
И зашептала:
А у Юрика девка. Ну их совсем. Уж два часа сидит Замучили девки. Сейчас Маша. Эта, правда, хорошая, вежливая.
Мам, кто там? подал голос Юрка.
Володя пришел, елейным голосом ответила Наталья Дмитриевна.
Из своей комнаты вышел взъерошенный Петр Дмитриевич, пробурчал что-то вроде приветствия и снова скрылся в комнате.
Вышел Юрка, в тапочках и в расстегнутой рубашке поверх брюк. Поздоровался. Торопливо сказал:
Иди к Ляксе. Он дома. Я сейчас Машку до автобуса провожу и приду.
У Ляксы я похвастался Есениным. Ведь, чтобы купить книгу, несмотря на большие тиражи, нужно было её доставать или стоять за ней в очереди.
Отцу подарили, сказал я. Наконец издали.
Почему «наконец»? усмехнулся Лякса. Его и раньше издавали.
Ну, как же, всем известно, что он считался запрещенным и что за чтение его стихов могли привлечь, сказал я.
С «есенинщиной» боролись, считая его поэзию упаднической и вредной, но стихи издавали.
Как это? удивился я.
Не знаю. Знаю только, что с 28-го года он издавался
почти каждый год вплоть до выхода этой твоей книги. Если не веришь, у меня есть список.
А как же статья? Ведь действовала же 58 статья, по которой за чтение стихов Есенина могли посадить, напомнил я.
Вряд ли просто за стихи, покачал головой Лякса. Конечно, в школе «Москву кабацкую», например, никто б читать не разрешил, но учителя за чтение ученикам Есенина во времена Сталине, я думаю, могли бы и посадить.
Пока мы говорили про Есенина, пришел Юрка.
Да тогда много что запрещалось, сказал Юрка, когда Лякса рассказал ему о нашем разговоре. Вспомните Ахматову и Зощенко. Как их после войны Жданов раздолбал. Мол, Зощенко высмеивает советские порядки и советских людей представляет чуть не идиотами, а Ахматова своей безыдейной поэзией вообще наносит вред.
Их начали долбать еще раньше, так что к этому все шло, заметил Лякса.
Зощенко многим не нравится, сказал я. Одна знакомая библиотекарша, сказала мне как-то про него: «Господи, как можно такую пошлятину читать!»
А это с какой стороны посмотреть, усмехнулся Юрка. Зощенко, конечно, не Чехов, но классик.
Лично я тоже никакой пошлости в рассказах Зощенко не вижу, согласился с Юркой Лякса. Твоя библиотекарша ничего не поняла или не так читала Зощенко.
Вот именно. Не дураки же были Алексей Толстой и Тынянов, когда давали Зощенко оценку как классику, подтвердил Юрка.
Прибавь сюда еще Олешу и Маршака, вспомнил Лякса.
Глава 10
Как-то я, поддавшись настроению отца, который не выпускал из рук томика Есенина и нет-нет да вспоминал то отчий дом, где прошло его детство, то своих сверстников, почти всех погибших в войну, с которыми бегал босоногим мальчишкой в лес, а бескрайние брянские леса начинались в двухстах метров от дома, то яблоневый сад, завораживающий взгляд в период цветения, сказал Юрке:
Не хочешь махнуть на пару дней в какую-нибудь глухомань?
В какую еще глухомань? насторожился Юрка.
Да есть такая. Родина отца. За Брянском, от Дубровки пятнадцать километров пёхом.
А что там? заинтересовался Юрка.
Там Брянские леса, волки и медведи, банька по- черному и моя мудрая и добрая бабулька, которая накормит блинами и напоит чаем из самовара.
А давай! загорелся Юрка.
И мы стали собираться. Ехали налегке. Юрка раздобыл где-то унты, и они нелепо смотрелись под его модным пальто. Не лучше выглядел и я в лыжных ботинках, зеленых лыжных штанах и тоже в легком как у Юрки пальто. Еще мой друг прихватил охотничье ружье, когда-то подаренное его отцу, а к нему с десяток патронов.
На медведя? ехидно спросил я.
На что придется, не обиделся Юрка.
Если на медведя, лучше рогатину, серьезно сказал я, пряча улыбку.
В рюкзаки мы запихнули только самое необходимое: шерстяные носки на смену, если промокнем, по паре банок частика в томатном соусе, колбасу, да хлеб, так что, если бы не гостинцы в виде редких в меню деревенских жителей макарон, сахара, да карамели детям, рюкзаки болтались бы у нас за спиной как сдутые шары. Отец мой обрадовался нашей поездке так, будто сам ехал с нами на встречу со своим детством; он как-то повеселел, суетился, давал ненужные советы и успокоился только, когда я, пропуская мимо ушей наставления на дорогу, вырвался из дома и поспешил на автостанцию, где меня ждал Юрка.