Я знал судью лучше, чем большинство остальных, возможно, даже лучше, чем его собственные дети, так как обладал тем, что вежливо именуют литературными амбициями, и привык представлять ему на отзыв мои попытки. Я вспоминал об этих сценах вечерами в той же коричневой библиотеке с падающим за окнами снегом. Тот же электрический и дрожащий газовый свет отражался в темных оконных стеклах. За тем же столом, который теперь стоял в центре комнаты, судья Куэйл сидел с моими рукописями, подпирая голову рукой и барабаня пальцами по виску, как в зале суда. Длинный подбородок торчал над воротником, а глаза были полузакрыты. Я знал, что вскоре он встанет и начнет бродить по комнате, спрятав одну руку за лацкан пиджака. Прежде чем начать говорить, судья всегда втягивал подбородок и теребил манжеты. Делая официальные заявления (даже если это были всего лишь критические замечания в адрес нервного шестнадцатилетнего автора), он говорил латинизированной прозой, которой привык писать, с римской тяжеловесностью и римской логикой.
В наши дни мы делаем нелепые ошибки. Мы утверждаем, что джентльмены поколения судьи говорят как древние римляне, имея в виду, что они изъясняются по-латыни. Мы обвиняем их в цветистости, хотя они всего лишь используют слишком много слов с целью быть точными. Судья Куэйл презирал цветистость. Он происходил из рода тяжело думающих и сильно пьющих юристов, которые не изучали законы, а создавали их. Я четко представляю себе его, высокого и долговязого, пахнущего лавровой жидкостью для бритья и меряющего шагами библиотеку, продолжая говорить. На каминной полке стояли под стеклянным колпаком часы, за которыми торчала связка камыша. Он убеждал меня, словно Бакл,[5] «проводить дни и ночи с Эддисоном»,[6] цитируя лорда Бэкона[7] и Дж. С. Блэка.[8] Это был холодный, научный совет, смешанный с некоторым покровительством в отношении всех новичков. И все же его суждения отличались сверхъестественной проницательностью
Вспоминая это, я думаю, что разговоры шли судье на пользу. У него было мало друзей. Его жена была маленькой, приятной и неприметной женщиной, которая, казалось, умела только улыбаться и суетиться. У них было пятеро детей три девочки и два мальчика, но они что? С тех пор как я пришел в дом тем вечером, я думал о том, что с ними стало, так как не видел никого из них целых десять лет.
Судья Куэйл все еще сидел неподвижно с другой стороны камина. Отсветы пламени играли на его красноватых веках и подергивающейся скуле; волосы, причесанные на манер политиков прошлого, изрядно поседели и поредели. В голосе исчезла решительность. Прибыв в дом несколько минут назад по его приглашению, я говорил о старых временах и сделал невинное замечание насчет статуи Калигулы спросил, как однажды в прошлом, почему у нее исчезла рука. Внезапно в голосе и взгляде судьи Куэйла появился ужас. Он осведомился,
книги, не так ли? Ну конечно!
Очевидно, моя теория была правильной. Все еще поправляя волосы и улыбаясь, Мэри направилась через холл. На стойке лестничных перил горела лампа, при свете которой на стенах тускло поблескивали золотые рамы. Дверь библиотеки, как и прочие в доме, была коричневой, с белой фарфоровой ручкой.
Не знаю, какой мотив вероятно, какой-то смутный импульс из прошлого, ибо поступок был непроизвольным, побудил меня сделать то, что я сделал тогда. С потоком воспоминаний мне пришел на ум сигнал, которым пользовались Том Куэйл и я. Когда мы хотели повидать судью по какому-то поводу, а он был занят в библиотеке, мы всегда стучали особым образом два медленных стука и три быстрых. Улыбнувшись Мэри, я именно в такой последовательности постучал в дверь библиотеки
Спустя секунду это показалось мне глупой выходкой. Но меня удивило странное выражение лица Мэри. Стук громко прозвучал в пустом холле. За дверью послышались скрежет отодвигаемого кресла и скрип пружин, а потом шипение, словно кто-то с шумом втянул в себя воздух.
Кто там? осведомился голос.
Я открыл дверь. На лице судьи Куэйла играли красноватые отблески пламени; вокруг глаз белели круги. Белые пальцы его руки свисали с каминной полки, слегка подергиваясь. Рядом с ним, в углу, я увидел пыльную мраморную статую, которая, казалось, уставилась на меня пустыми глазами поверх его плеча.
Первыми словами судьи были:
Никогда не стучите так, слышите?
Глава 2 ЗАПЕЧАТАННОЕ БРЕНДИ
Послышался сухой звук, когда судья потер руки. Отвернувшись от огня, он посмотрел на меня. Казалось, ему трудно было долго удерживать взгляд на чем-либо. Я обратил внимание, что его ботинки сильно поношены, а пузыри на их коже свидетельствовали о распухших больших пальцах.
Пожалуйста, простите меня, заговорил судья; его интонация отразила жалкое подобие былой властной манеры. Нельзя так легко выходить из себя. Но в эти дни я много времени провожу в одиночестве Торчащие вперед зубы мелькнули, приоткрывшись в слабой улыбке. Боюсь, я оказал вам не слишком хороший прием. Примите мои извинения.
Не за что извиняться, сэр, отозвался я. Мне вовсе не следовало приходить. Мэри сообщила, что миссис Куэйл больна