По небу рваными облаками плыл день, и тусклые окна зажигались и меркли в призрачных отсветах. Автомобиль проехал, пробуксовывая по песку дороги, и затих вдалеке. Дилси сидела выпрямившись, положив руку Бену на колени. Две слезы проползли по ее запавшим щекам, изморщиненным годами, жертвенностью, самоотреченьем.
Братие, произнес проповедник трудным шепотом, не двигаясь.
Да, Иисусе! послышался тот же высокий женский голос, приглушенный покамест.
Братья и сестры! вновь зазвучали грустные альтгорны. Он распрямился, воздел обе руки. Во мне жива память про божье ягня и про кровь его пролитую! Они не заметили, когда именно речь его, интонация, выговор стали негритянскими, они лишь сидели и слегка раскачивались, и голос вбирал их в себя без остатка.
Когда долгие, холодные О братья, говорю вам, когда долгие, холодные Я, бедный грешник, вижу свет и вижу слово! Рассыпались в прах колесницы египетские, ушли поколенья. Жил богач где он теперь, о братья? Жил бедняк где он теперь, о сестры? Говорю вам горе будет вам без млека и росы спасенья древлего, когда холодные, долгие годы пройдут и минут!
Да, Иисусе!
Говорю вам, братья, и говорю вам, сестры, придет срок для каждого. Скажет бедный грешник: допустите меня лечь у Господа, дозвольте сложить мою ношу. Что же спросит Иисус тогда, о братья? О сестры? А жива в тебе, спросит, память про божье ягня и про кровь его? Ибо негоже мне небеса отягощать сверх меры!
Он порылся в пиджаке, достал носовой платок, утер пот с лица. В комнате стоял негромкий, дружный гул: «Ммммммммммммм!» Высокий женский голос восклицал: «Да, Иисусе! Иисусе!»
Братья! Взгляните на малых детей, что сидят вон там. Когда-то и Иисус был как они. Его мэмми знала материнскую радость и муку. Она, может, на руках усыпляла его вечерами, и ангелы пели ему колыбельную; и, может, выглянув из двери, видела она, как проходят полисмены-римляне. Проповедник вышагивал взад-вперед, отирая потное лицо. Внимайте же, братья! Я вижу тот день. Мария сидит на пороге, и на коленях у нее Иисус, младенец Иисус. Такой же, как вон те малые дети. Я слышу, как ангелы баюкают его, поют мир и славу в вышних, вижу, как дитя закрывает глаза, и вижу, как Мария всполохнулась, вижу лица солдат: «Мы несем смерть! Смерть! Смерть младенцу Иисусу!» Я слышу плач и стенанье бедной матери у нее отымают спасение и слово божье!
Мммммммммммммммм! Исусе! Младенче Исусе! и еще голос:
Вижу, о Исусе! Вижу! и еще голос без слов, и еще, как вскипающие в воде пузырьки.
Вижу, братья! Вижу! Вижу то, от чего вянет сердце и слепнут глаза! Вижу Голгофу и святые древеса крестов, и на них вижу вора, и убийцу, и третьего вижу; слышу похвальбу и поношенье: «Раз ты Иисус, чего ж ты не сходишь с креста?» Слышу вопли женщин и стенания вечерние; слышу плач, и рыданье, и отвратившего лицо свое Господа: «Они убили Иисуса, сына моего убили!»
Мммммммммммммммммммм! Исусе! Вижу, о Исусе!
О слепой грешник! Братья, вам говорю, сестры, вам глаголю отворотился Господь лицом мощным и сказал: «Не отягощу небеса ими!» Вижу, как затворил осиротелый Господь двери свои, как воды, преграждая, хлынули; вижу мрак и смерть вековечную на все поколения. Но что это! Братья! Да, братья! Что вижу? Что вижу, о грешник? Я вижу воскресение и свет, вижу кроткого Иисуса, говорящего: «Меня убили, дабы вы воскресли; я принял смерть, чтоб те, кто видит и верит, жили бы вечно». Братья, о братья! Я вижу час последнего суда, слышу золотые трубы, трубящие славу с небес, и вижу, как встают из мертвых сберегшие память об агнце и пролитой крови его!
Среди голосов и рук Бен сидел, глядел, как в забытьи, васильковым взором. Рядом Дилси сидела вся прямая и немо, строго плакала над пресуществлением и кровью воспомянутого страстотерпца.
В ярком полдне подымались они в город по песчаной дороге среди расходящихся по домам прихожан, что снова уже беззаботно перекидывались словом, но Дилси по-прежнему плакала, отрешенная от всего.
Вот это я понимаю проповедник! Спервоначала сморчок сморчком, а после держись только!
Уж он-то видел всю силу и славу.
Еще бы не видел. Лицом к лицу видел.
Дилси плакала беззвучно, не искажая лица, слезы ползли извилистыми руслами морщин, а она шла с поднятою головой и не утирала их даже.
Вы бы перестали, мэмми, сказала Фрони. Народ кругом смотрит. А скоро мимо белых пойдем.
Ты на меня уж не гляди, сказала Дилси. Я видела первые и вижу последние .
Какие первые последние? спросила Фрони.
Да уж такие, сказала Дилси. Видела начало и вижу конец.
Когда вошли в город, она остановилась, однако, отвернула платье и вытерла глаза подолом верхней из юбок. Затем пошли дальше. Бен косолапо ступал рядом с Дилси, а Ластер с зонтиком в руке резвился впереди, лихо сдвинув набекрень свою блестящую на солнце шляпу, и Бен глядел на него, как смотрит большой и глупый пес на проделки смышленого песика. Пришли к воротам, вошли во