На ней была просторная ночная рубашка из светло-вишневого крепдешина, черневшая на фоне постельного белья. Волосы, теперь уже расчесанные, лежали беспорядочной массой; лицо, шея и выпростанные из-под одеяла руки казались серыми. После того как все ушли, она какое-то время лежала, укрывшись с головой. Ей было слышно, как затворилась дверь, как они спускались по лестнице, в тусклом коридоре мягкий несмолкающий голос доктора и тяжелое дыхание мисс Ребы стали невнятными, потом затихли. Тогда она соскочила с кровати, подбежала к двери, задвинула засов, побежала назад, укрылась с головой и лежала, пока не стало нечем дышать.
Последний желтоватый свет лежал на потолке и верхней части стен, уже сливаясь с красным из-за частокола высотных зданий Мейн-стрит, чернеющих на фоне закатного неба. Темпл смотрела, как он блекнет, поглощаемый непрерывными колебаниями шторы. Она видела, как остатки света сконденсировались в циферблате и его круг из отверстия в потемках превратился в диск, висящий в пустоте, в первобытном хаосе, а потом в кристальный шар, вмещающий в своих недвижных, загадочных глубинах упорядоченный хаос непостижимого темного мира, старые раны, бешено кружась, уносились с его изрубцованных боков во мрак, где таились новые бедствия.
Темпл думала о половине одиннадцатого. В это время все девушки одевались к танцам, кроме пользующихся наибольшим успехом и не боящихся опоздать. Воздух бывал насыщен паром после недавнего купания, в лучах света, словно мякина на чердаке амбара, кружилась пудра, они разглядывали друг друга, сравнивали, болтали, было бы хуже или нет, если выйти на публику в таком виде. Многие помалкивали, главным образом коротконогие. Некоторые из них были недурны собой, но все же отмалчивались. Почему не объясняли. Самая неприглядная из всех заявила, что парни находят всех девушек уродливыми, если они не одеты. Сказала, что Змий несколько дней видел Еву и не обращал на нее внимания, пока Адам не заставил ее надеть фиговый листок. «Откуда ты знаешь?» спросили ее, и она сказала, что Змий был там раньше Адама, потому что его первого изгнали из рая; он все время был там. Но девушки имели в виду не это и спрашивали: «Откуда ты знаешь?», и Темпл вспомнила, как та попятилась к туалетному столику, а все остальные, причесанные, с пахнущими ароматным мылом плечами, окружили ее кольцом, в воздухе плавала пудра, взгляды их были словно ножи, и казалось, на ее теле видны места, которых взгляды касались, глаза девушки на некрасивом лице были решительны, испуганны и дерзки, все приставали к ней: «Откуда ты знаешь», пока она не сказала, а потом подняла руку и поклялась, что с ней это было. Тут самая юная повернулась и выбежала. Заперлась в уборной, и было слышно, как ее там рвет.
Темпл подумала о половине одиннадцатого утра. Воскресенье, пары неторопливо идут к церкви. Глядя на еле видный застывший жест часов, она вспомнила, что еще воскресенье, то самое воскресенье. Может быть, на часах половина одиннадцатого утра, та самая половина одиннадцатого. Тогда я не здесь, подумала она. Это не я. Я в университете. У меня свидание с и стала припоминать, с кем же из студентов она должна встретиться. Но вспомнить не смогла. Все свидания она записывала в шпаргалке по латыни, и не приходилось вспоминать, с кем они назначены. Едва она успевала одеться, за ней кто-нибудь заходил. Значит, надо встать и одеться, сказала она, глядя на часы.
Темпл встала и неторопливо прошлась по комнате. Взглянула на циферблат, но, хотя там ей были видны беспорядочно трепещущие, искаженные геометрические миниатюры света и тени, себя она не видела. Из-за ночной рубашки, подумала она, глядя на свои руки, на грудь, проглядывающую из-под слившегося
повернула голову и взглянула на него, на прикрытые и неприкрытые тарелки из толстого фарфора. Посередине стоял стакан прозрачного джина, лежали пачка сигарет и коробок спичек. Темпл приподнялась, опираясь на локоть и придерживая сползающую рубашку. Сняла с тарелок салфетки: большой кусок мяса с картофелем и зеленым горошком; булочки; розоватая масса, которую она каким-то образом видимо, методом исключения определила как сладкое. Снова подтянула сползающую рубашку, вспоминая обеды в университете под веселый шум голосов и звяканье вилок; отца и братьев за ужином дома; вспомнила о том, что эта ночная рубашка не ее, и о словах мисс Ребы, что завтра они пойдут за покупками, А у меня всего два доллара, подумала она.
Поглядев на еду, Темпл почувствовала, что ей совсем не хочется есть, даже неприятно смотреть на нее. Подняла стакан и выпила все до дна, лицо ее скривилось, она поставила стакан и торопливо отвернулась от подноса, ощупью ища сигареты. Зажигая спичку, снова взглянула на поднос, осторожно взяла пальцами ломтик картофеля и съела. Держа в руке незажженную сигарету, съела еще один. Потом отложила сигарету, взяла нож, вилку и принялась есть, то и дело поправляя сползающую с плеча рубашку.
Поев, Темпл закурила. Вновь послышался звонок, потом другой, несколько иной тональности. Сквозь пронзительную трескотню женского голоса она услышала, как хлопнула дверь. Двое поднялись по лестнице и прошли мимо; откуда-то донесся рокочущий голос мисс Ребы. Темпл стала прислушиваться к ее медленному, трудному подъему по ступеням. И не сводила глаз с двери, наконец дверь распахнулась, и на пороге появилась мисс Реба с кружкой в руке, теперь уже одетая в пышное домашнее платье и вдовью шляпку с вуалью. Она вошла, неслышно ступая в пестрых войлочных шлепанцах. Собачки под кроватью дружно издали сдавленный вой беспредельного отчаяния.