Женщина еще не укладывалась и не раздевалась, только сняла шляпку и положила на кровать, где спал ребенок. Лежа рядом, они создавали впечатление неустроенности явственнее, чем искусственное освещение и свежая постель в пропахшем долгим запустением жилье. Казалось, женственность это некий ток, идущий по проводу, на котором висят несколько одинаковых лампочек.
У меня на кухне кой-какие вещи, сказала женщина. Я сейчас.
Ребенок лежал на кровати под лампочкой без абажура, и Хорес подумал, почему это женщины, покидая дом, снимают абажуры со всех ламп, хотя больше ни к чему не притрагиваются; он смотрел на ребенка, на его посиневшие веки, образующие на фоне свинцового цвета щечек тусклый, синевато-белый полумесяц, на влажную тень волос, покрывающих головку, на поднятые, тоже потные ручонки и думал: «Боже мой. Боже мой».
Он вспоминал, как впервые увидел ребенка в ящике за печью в том полуразрушенном доме за двенадцать миль от города; о гнетущей близости Лупоглазого, нависшей над домом будто тень чего-то размером со спичку, уродливо и зловеще искажающая нечто знакомое, привычное, большее в двадцать раз; о себе и женщине в кухне, освещенной лампой с треснутым закопченным стеклом, стоявшей на столе с чистой спартанской посудой, о Гудвине
с Лупоглазым где-то в окружающей темноте, казавшейся безмятежной из-за стрекота лягушек и насекомых и вместе с тем таящей в близости Лупоглазого зловещую безымянную угрозу. Женщина тогда выдвинула ящик из-за печи и стояла над ним, спрятав руки в бесформенную одежду.
Приходится держать его здесь, чтобы не подобрались крысы, сказала она.
О, сказал Хорес. У вас есть сын.
Тогда она выпростала руки, вскинула их жестом одновременно непринужденным и робким, застенчивым и гордым, и сказала, что он может прислать ей апельсиновых леденцов.
Женщина вернулась с чем-то, аккуратно завернутым в обрывок газеты. Хорес догадался, что это выстиранная пеленка, еще до того, как она сказала:
Я развела в печи огонь. Должно быть, слишком уж расхозяйничалась.
Нет, что вы, сказал Хорес. Поймите, это просто вопрос юридической предусмотрительности. Лучше причинить кому-то мелкие временные неудобства, чем рисковать нашим делом.
Женщина, казалось, не слышала. Расстелив на кровати одеяло, она положила на него ребенка.
Видите ли, в чем дело, сказал Хорес. Если судья заподозрит, что я знаю больше, чем явствует из фактов то есть надо попытаться внушить всем, что арест Ли за убийство просто
Вы живете в Джефферсоне? спросила женщина, завертывая ребенка в одеяло.
Нет. В Кинстоне. Правда, здесь я когда-то практиковал.
Однако тут у вас есть родные. Женщины. Жившие в этом доме.
Подняв ребенка, она подвернула под него одеяло. Потом взглянула на Хореса.
Ничего. Я знаю эти дела. Вы были очень добры.
Черт возьми, возмутился Хорес, неужели вы думаете Идемте. Поедем в отель. Вы отдохнете как следует, а рано утром я приду. Давайте понесу ребенка.
Я сама.
Спокойно взглянув на него, женщина хотела добавить еще что-то, но повернулась и пошла к двери. Хорес выключил свет, вышел следом за ней и запер дверь. Женщина уже сидела в машине. Хорес сел на переднее сиденье.
Отель, Айсом, приказал он и обратился к женщине: Я так и не научился водить машину. Иной раз, как подумаю, сколько времени потратил, не учась
Узкая тихая улочка теперь была вымощена, но Хорес еще помнил, как после дождя она превращалась в канал с черной массой из земли пополам с водой, журчащей в канавах, где они с Нарциссой в прилипших к телу рубашонках и заляпанных грязью штанишках плескались и шлепали босиком за неумело выстроганными корабликами или рыли ногами ямы, топчась и топчась на месте с напряженным самозабвением алхимиков. Он помнил те времена, когда улочку, еще не знающую бетона, с обеих сторон окаймляли дорожки из красных кирпичей, уложенных однообразно и неровно, постепенно превратившихся в причудливую беспорядочную темно-бордовую мозаику на черной, затененной от полуденного солнца земле; теперь бетон, этот искусственный камень, хранил в начале подъездной аллеи отпечатки его и сестры босых ног.
Редкие уличные фонари сменились ярким светом под аркой заправочной станции на углу. Женщина внезапно подалась вперед.
Останови, пожалуйста, здесь, попросила она. Айсом нажал на тормоза. Я выйду тут, пойду пешком.
Ничего подобного, возразил Хорес. Поехали, Айсом.
Нет, постойте, сказала женщина. Сейчас мы поедем мимо людей, которые вас знают. А потом еще на площади.
Ерунда, сказал Хорес. Айсом, поехали.
Тогда сойдите вы, предложила женщина. Он тут же вернется.
Не выдумывайте, сказал Хорес. Ей-Богу, я Айсом, езжай!
Зря вы, сказала женщина. Она снова села на место. Потом опять подалась вперед. Послушайте. Вы были очень добры. Намерения у вас хорошие, но
Вы что, решили, что я плохой адвокат?
Видимо, со мной случилось то, что должно было случиться. Бороться с этим бессмысленно.
Если вы так считаете конечно. Но это неправда. Иначе б вы велели Айсому ехать на станцию. Так ведь?